О культурной идеологии, стоявшей за отношениями Шувалова к обоим литераторам, позволяет судить письмо, которое, по предположению Е. С. Кулябко, фаворит адресовал Ломоносову:
Удивлясь в разных сочинениях и переводах ваших NN богатству и красоте российского языка, простирающегося от часу лучшими успехами еще без предписанных правил и утвержденных общим согласием, давно желал я видеть, чтоб оные согласным рачением искусных людей ускорены и утверждены были. Наконец, усердие больше мне молчать не позволило и принудило Вас просить, дабы для пользы и славы отечества в сем похвальном деле обще потрудиться соизволили и чтобы по сердечной моей любви и охоте к российскому слову был рассуждением Вашим сопричастен, не столько вспоможением в труде Вашем, сколько прилежным вниманием и искренним доброжелательством. Благодарствуя за Вашу ко мне склонность, что не отреклись для произведения сего дела ко мне собраться, я уповаю, что Вы сами почитаете всегда лучше в приватном дружеском разговоре рассуждать и соглашаться в том, чего ни краткость времени, ниже строгость законов требует, но что только служит к украшению человеческого разума и к приятной удобности слова. Ваше известное искусство и согласное радение, так же и мое доброжелательное усердие принесет довольную пользу, ежели в сем нашем предприятии удовольствие любителей российского языка всегда пред очами иметь будем (Кулябко 1966, 99–100).
Атрибуцию Кулябко можно, кажется, уточнить. Приведенное письмо обращено не к одному, а по меньшей мере к двум адресатам, которые должны «обще потрудиться» и показать «согласное радение». Соблазнительно предположить, что перед нами своего рода циркуляр, предназначавшийся обоим поэтам; именно их сочинения, как мы видели, символизировали «богатство и красоту российского языка». В любом случае формулировки этого письма в высшей степени показательны: правила «российского языка» должны быть установлены «в приватном дружеском разговоре» «согласным рачением искусных людей». C этой моделью литературного общения соотносится и позднейшее воспоминание Сумарокова: «О Ломоносов, Ломоносов! <…> мы прежде наших участных ссор и распрей всегда согласны были: и когда мы друг от друга советы принимали, ругаяся несмысленным писателям <…> и переводу Аргениды» (Сумароков 1787, X, 25). Споры, которые Ломоносов и Сумароков должны были вести о «языке» в присутствии Шувалова, мыслились им как род неформального сотрудничества ради общего «предприятия». «Caméléon littéraire» в статье «О пользе романов» («De l’utilité des romans») специально обосновывал плодотворность литературных споров: