Однако мастер не проронил ни слова. То ли немец его так напугал, что он спешил с ремонтом, то ли аккумулятора у него не было. В общем, он даже не взглянул на Мольнара. Но тот был не из робких просителей, от которых легко отвязаться. Он подошел поближе к яме и сильно ударил ногой по шине, прямо над ухом мастера.
— Эй, ты что, язык проглотил? Я выполняю специальное задание. Как бы вам тут неприятностей со мной не нажить. Говори, есть у вас аккумулятор или нет?
На шум первым отреагировал офицер-эсэсовец. По-венгерски он явно не понимал, но сообразил, что этот унтер-офицер мешает чинить его амфибию. Он подошел к Мольнару и по-немецки предложил ему отойти в сторонку и не кричать. Мольнар вытянулся перед офицером, отдал честь и щелкнул каблуками. Его ладонь касалась виска как раз на уровне глаз: ни в одном учебнике не опишешь лучше, как следует обращаться к старшему.
— Господин обер-лейтенант, покорно докладываю везу жалованье батальона…
— Los![1]
— …и мне надо попасть в батальон при любых обстоятельствах.
Офицер раздраженно и довольно энергично стукнул Мольнара по груди стеком с костяной ручкой (непонятно только, как он использовал эту штуку, чтобы подгонять машины).
— Меня не интересует ваш цыганский лепет. Оставьте механиков в покое и убирайтесь к черту!
Все это он, естественно, проговорил по-немецки, понял его только мастер-шваб[2], который до сих пор обслуживал офицера рейха и даже не снизошел до того, чтоб сказать унтеру хоть слово. Однако, услышав брань офицера, шваб вдруг почувствовал, как в его груди взыграло достоинство венгерского гражданина, подкрепленное перед работой венгерской паприкой и виноградной палинкой, которые были у него сегодня на завтрак. Он хорошо знал, что стопроцентные арийцы-немцы считали его в некотором смысле выродком, чем-то вроде цыгана, только обычно он об этом старался не думать. Он с удивлением взглянул на Мольнара из-под машины, с которой в яму капала грязь, и одобрительно кашлянул.
Но Мольнар в его поддержке не нуждался. И хотя он не преуспел до сих пор в немецком языке, но продолжал следовать избранной тактике, готовясь доказать своими документами, насколько важное и срочное у него дело. Как только он расстегнул свой кожаный жилет, офицер испуганно попятился назад: он вдруг увидел, что своим любимым стеком постукивал по целой связке ручных гранат.
— Идиот! — нервно проговорил офицер.
Это слово Мольнар понял. Дурак, значит. Но это определение он тут же возвратил офицеру — про себя, разумеется.
«Если б ты знал, скотина, что твоя морда позеленела всего-навсего при виде гранат без взрывателей, тебя бы в момент кондрашка хватил».