Мисс Вернон вздохнула.
– Словом, такой был у нас план, у меня и Нелли, охомутать Паев. Мы рады были, когда узнали, что они решили на ферме остаться. Но старика Джексона мы не учли. Вроде бы он должен был образумиться, так? Трех сыновей разогнал – больше половины своих работников, – на его месте всякий бы понял, что дальше так не пойдет, надо оставшихся хоть немного уважать. Но ему хоть кол на голове теши.
В ту зиму поручил он им расчищать землю – деревья рубить, подлесок сводить, пни корчевать. Работа адова. Братья мои помогали, так уж у нас повелось, все друг другу помогали, и они рассказывали: приходят они с утра – Паи уже вовсю работают, а как соберутся вечером домой – те и не думают уходить, а старик Джексон на них орет без передыху. И вот как-то раз, ближе к вечеру, напустился Джексон на Генри, не помню уж почему, и Генри бросил работу, застыл столбом, набычился. А потом положил топор, подошел к отцу – помнишь ведь, все они были верзилы. Ну так вот, схватил он Джексона за шею.
Мисс Вернон поднесла руку к горлу, попыталась стиснуть скрюченные артритом пальцы.
– Вот так. Да и поднял его на воздух. Прижал спиной к дереву, да так и продержал минуту-другую, Джексон только ногами дрыгал да повизгивал. Братья мои говорили, было бы смешно, не будь оно так страшно. А Генри глянул на Артура – тот стоял чуть поодаль, с моими братьями, и даже пальцем не пошевелил, чтоб отцу помочь, – да и говорит: «Арт, ферма твоя». Выпустил отца и зашагал прочь. Забрал из дома свои пожитки и в тот же вечер ушел, той же дорогой.
Она снова вздохнула, уронила руки на колени.
Я взяла из жестянки печенье, протянула ей, но мисс Вернон покачала головой, и я съела его сама. Старалась не хрустеть, надеясь, что если ее не спугнуть, то она продолжит рассказ, и она продолжила. В голосе ее, однако, сквозила усталость, будто ей тяжело было нести груз воспоминаний.
– Генри я себе предназначила, – сказала она. – Уж и не помню, как мы с Нелли их поделили, но Генри был мой. Сам-то он об этом ни сном ни духом, даже проститься не зашел. Я представляла, как бредет он по дороге, проторенной Питом, след в след. Как и Эдвард, и Норман, разумеется, – четыре цепочки следов, все на юг ведут, ни одна обратно не тянется, – но думала я о Пите. Помню, как сказала про себя: прощай, последняя моя надежда!
Помолчав, она снова фыркнула, на сей раз не презрительно, а, пожалуй, с горьким смирением.
– И досталась ферма Артуру, – заключила она.
И снова умолкла, зашамкала. Я испугалась, что рассказ окончен, и, чуть выждав, спросила: