— Курманы больше не водят стада к Брекенским водопадам, — тихо произнёс он. — Их тронула Скверна. Реки засолены, а сами водопады загрязнены. Гибнут посевы, деревья, домашний скот. Люди покидают селения в поисках пищи и убежища в крупных городах.
Мартиса покачала головой.
— Я ничего не понимаю. Скверна надеется снова править миром. Но над чем властвовать, если все будут мертвы, а земли опустошены?
— Это называется осадой, ученица. Моришь голодом своих врагов, низводишь до такой степени, что обещание куска чёрствого хлеба покажется манной небесной. С достаточной толикой терпения можно сломить человека до такой степени, что он выполнит все, что ты прикажешь. — Он вдохнул дым матала. — Эффективно, хотя и неоригинально.
— Как думаете, Конклав найдёт способ остановить бога?
— Сомневаюсь. Величайшая слабость священства — тщеславие. Они будут рыскать по своим библиотекам в поисках заклинания, которое убьёт божество, но не смогут повторить то, что использовали их предки. В распоряжении Скверны было более тысячи лет, чтобы решить, как он расправится со своими противниками, если они попытаются повторить старый трюк. Священники не станут искать решения за пределами своих стен. Они — Конклав, хранители всех знаний и тайн, которыми стоит обладать. — Он ухмыльнулся с издёвкой. — По крайней мере, тех, что они сочтут нужным.
Мартиса потёрла кончик косы между пальцами. Шилхара представил себе, как эти рыжие волосы свободно ниспадают на плечи и спину.
— Вы расскажете им, что обнаружили в Ивехвенне?
— Да, но услышат ли они? Я не поклонник Конклава, и это чувство взаимно. Чтобы слышать, нужно доверие или, по крайней мере, уважение.
Он сделал затяжку, ожидая узнать истинную причину, по которой Мартиса присоединилась к нему у окна.
Её медные глаза, потемневшие до цвета обсидиана в холодном свете луны, отражали благодарность и остатки стыда.
— Сегодня, на рынке…
Шилхара поднял руку и Мартиса осеклась.
— Когда мне было девять, моя мать каждую неделю обслуживала богатого купца. — Его губы сжались в презрительную усмешку. — Он снисходил до того, чтобы спуститься в грязь пристани и заплатить за час её времени, иногда за целую ночь. Она всегда отсылала меня, когда он являлся в нашу комнату. — Он указал трубкой на Мартису. — Пойми, я родился в семье гурии, вырос в окружении других гурий и сам чуть не начал продавать собственное тело.
На лице Мартисы не отразилось презрения к его откровению.
— Я не был наивен относительно природы её профессии. Она не защищала моё детство. — Давнее отвращение, смешанное с яростью, опалило его душу. — Купец был странным и постоянно искал мою мать. В последний раз, когда она вытолкнула меня за дверь, я спрятался в нише, а затем прокрался обратно. — Трубка грозила переломиться у него в пальцах. — Он заставил её ползать на четвереньках голой, ходить за ним по пятам и целовать пол там, где ступала его нога. — Мартиса ахнула и зажала рот рукой; её глаза сияли от жалости и ужаса. — Он не брал её, не прикасался и не позволял прикасаться к нему. Он получал удовольствие, слушая, как она обзывает себя последними словами, твердя, что недостойная мразь, которой повезло дышать с ним одним воздухом.