И что может ждать каждого из них в итоге? Смерть страшила по-прежнему, особенно сейчас, когда боли мучили мальчика все меньше, ведь жизнь — самый первый и драгоценный дар Господний. Неблагодарно отвергать его лишь потому, что страшно взглянуть перед собой!
Нет, Атия не смирился со своей участью, но не находя другого способа спасения, кроме смерти, отказался от него уже осознано, а не из страха, присущего всему живому. Он просто принял то, что есть, как принял имя, на которое приходилось отзываться. Так, заключенный, не губя себя в отчаянных и бесплодных попытках выбраться из узилища, откуда нет выхода, пытается обрести свободу в ином смысле, отыскивая ее в том, что заключено в нем самом. Кто посмеет сказать, что ведает Божий замысел, но если позволить себе хоть на мгновение усомниться, что каждое слово наше имеет свой смысл, тогда действительно остается только наложить на себя руки!
Ангелы… С грустной задумчивой улыбкой, мальчик вспоминал, как требовал недавно их явления, чтобы сберечь невинность тела, но разве он один, кто зовет о помощи?
А если брат сейчас в самой сече, матушке опять плохо, сестрам вместо венца и суженого, своих детей — снова война и неведомо что, такая же неволя, если не худшая… Да разве он один такой, будто не горели с его плена больше никогда и нигде дома и села, святые храмы… Будто не случалось ни с кем беды!
И разве не был явлен ему в нужде самый малый знак, — такой дорогой в своей простоте?! Что везде и всегда есть рука, которая потянется к твоей… Всегда! — Атия вертел в пальцах засохшую веточку олеандра с осыпающимися бутонами, которую и правда так и не обнаружили, пока он сам не смог перебрать ларец, где она попросту завалилась меж флаконами, а с тех пор хранил при себе и даже засыпал с нею.
Святыня. Разве не вера делает их?!
И сказки… Он перечитывал их уже сам, улыбаясь: это было волшебно, сродни воскресению!
Не бред. Не фантазии, а реальность, пусть даже никогда не придется встретиться с этим человеком, и ничего узнать о нем… Он был — того достаточно!
И был тогда, когда нужен…
Хлеб горек на самом деле, а последняя чаша не минует никого, но — просто сидеть и держать в руке цветок, снова почувствовать под пальцами свежесть лепестков, вдыхать их запах и знать, что даже теперь есть некто, кто увидел в нем не забаву и вещь — к тому же основательно попорченную, после болезни… Человека! Было равнозначно тому, что с него будто смыло чужие и собственные грехи, — точно тела его никогда не касалась ни чужая плоть, ни чужие руки, а душа не ведала горестей и стыда! Мальчик был спокоен и умиротворен и видел цветные сны — просто сны, а не бесконечные кошмары, продолжением тех, от которых некуда было деться даже наяву…