* * *
Золотой рыбке в ее аквариуме не слышен грозный рев океана. И бури мира, оставшегося за стенами сераля, прошли мимо одинокого мальчика, поглощенного борьбой с неохотно отступающим недугом.
Об отсутствии господина, как и причине оного Атия узнал лишь тогда, когда весь дворец сбился с ног, готовясь к его возвращению и торжествам. Однако и они его не коснулись, хотя, казалось, даже птицы на ветвях чирикают о победах Гнева небес и изгнании неверных с побережья.
Ломились столы от яств, пенилось вино в драгоценных кубках, слепил глаза блеск камней на пышных одеждах и оружии гостей — сотня достойнейших воинов и знатнейших мужей пировали, славя карающий меч на поясе благословенного эмира и свершившуюся волю Аллаха. Под журчание мелодий раздавались вирши и тосты за здравие хозяина, подносились богатые дары, получая в ответ еще более роскошные… Но воистину удивительнейшим даром, украшением празднества, пиршеством для взора, пленяющим и самый искушенный взгляд, и самый строгий вкус и самый суровый нрав — стал танец темноокого невольника.
Конечно, и до и после юные танцоры услаждали гостей своей красотой, но лишь один из них стоил того, чтобы о нем сказали. Чтобы говорили, пересказывая как незаписанную поэму из уст в уста, как строфу цитировали в ритме биения сердца, пели, как чистейший аккорд… как пело само смуглое гибкое тело!
…Он скользнул по плитам, как змея по песку осыпающегося бархана, и тем же завораживающим движением немедленно поднялся с ковра, будто кобра раздула свой капюшон, а кому-то почудился шелест трещотки на кончике хвоста… Чуть дрогнули губы, дрогнули ресницы, опаляя губительным зноем — и танец вдруг накрыл ночным штормом. Накатил горьковато соленой волной, в ярости бьющейся о скалы, чтобы отхлынуть, мерцая лунной дорожкой на зыбкой глади. Дышал и манил в глубину, рассыпался мириадом брызг. Терзал, как ночная прохлада сводит с ума несчастного, обреченного умереть от неутолимой жажды посреди бесконечности вод, продляя его агонию…
Замерев напротив, Амани не пал на колени, а прямо взглянул в глаза господина: доволен ли ты? Щеки его раскраснелись, глаза блестели двумя живыми звездами, а бурное дыхание волновало грудь. Дерзкая улыбка торжества изогнула приоткрытые губы, и вдруг — снова едва уловимо затрепетали ресницы, чуть сместился горделивый наклон головы, плавно расправились плечи, разбавляя густое терпкое вино триумфа пряной нотой искушающей чувственности.
Господин Фоад рассмеялся, протягивая наложнику чашу, из которой пил сам. Не смутившись даже для вида, Аман принял ее кончиками пальцев, и, не отрываясь от глаз господина, прильнул губами к краю точно там, где ее только что касались его губы.