Еще один тяжелый вздох, прервали торопливые шаги, ответом на самые черные мысли, — кого искали, было предельно ясно. Евнух почти бежал и не сразу смог остановиться. Увидев открывшуюся картину, глаза его округлились в крайней степени удивления, но спросить и сказать что-либо тот не успел.
— Разве ты не должен присматривать за ним?! — гневным шепотом обрушился на Асима молодой человек. — Он запросто мог разбить себе голову о плиты, если бы я случайно не проходил мимо!
Как только смысл слов и ситуации в целом дошел до понимания прислужника, евнух заметно сбледнул с лица.
— Скажи спасибо, что не окажешься у палачей еще до рассвета, — мужчина едва подавил желание пнуть сапогом Асима, кинувшегося к мальчику с проверкой, и загородил его от евнуха. — Я сам отнесу его, а тебе следовало бы уже бежать за лекарем!
Засоню словно ветром сдуло, и это значило, что уже через несколько минут будет переполошена добрая половина сераля, а последние мгновения, пока можно безнаказанно побыть рядом с юным наложником господина, уже стремительно истекали… Кончики пальцев с трепетом скользнули по линии щеки, а сердце дрогнуло и разбилось на острые осколки: зачем люди сами убивают красоту, ее так мало в мире! К чему ломают то, что нужно хранить как драгоценнейшее сокровище из сокровищ! Грязными руками и с еще более грязными помыслами губят то, на что должны молиться! Аллах, что стало с твоими детьми…
Невыполнимые обещания так и не сорвались со сжатых в скорбном гневе губ. И слышать их было тоже некому: мальчик не пришел в себя даже когда дрогнувшие вдруг руки под возмущенные реплики евнухов бережно опускали его на подушки, укладывая удобнее и целомудренно избегая касаться бедер и ягодиц. Атия лишь вздохнул прерывисто, когда они разжались.
* * *
Как роса на густой траве в раннем утреннем свете — на ресницах повисли переливаясь капельки слез, но ни жуткая слабость во всем теле, ни головная боль не имели к ним отношения. Атия проснулся только к вечеру следующего дня, и первое, что он ощутил — было чудовищное чувство потерянности, обреченной безысходности, — как если бы он заблудился в густом лесу, — от которого сердце заходилось совсем не образно, и губы начинали дрожать сами собой. Мальчик не помнил в подробностях, что произошло после того как он упал, но забыть твердое плечо у себя под головой, тихо баюкавшую его колыбель рук, теплое покрывало слов — было невозможно. Такое не забывается!
И тихо презирал себя сейчас. Он знал, что слаб, но не потому что безропотно покорился своему хозяину, не потому, что не выбрал смерть участи предмета обстановки для сугубо мужских нужд, а срамное и тайное отверстие в его теле, природой и Богом предназначенное совсем для других потребностей — давно превратилось именно во вход, сосуд для семени. Не потому что выплакал уже наверное так много слез, что и не знал, что их столько может быть в одном человеке… Но есть ангелы возмездия, есть ангелы, посылаемые во спасение, и есть приходящие для утешения. Как смеет он роптать сейчас?!