Итак, примитивнейшая несправедливость, пример отвратительнейшей подковерной политики. В[итрок] ни на что не претендовал, это я назначил его, чтобы непосредственно в Риге создать противовес соглашательству, за усилением которого я следил. Так как любекская клика не могла поколебать его позиции передо мной, так как профессиональную несостоятельность В[итрока] доказать до сего дня было невозможно, предпринимается попытка через приемную фюрера. С огромным успехом: Борман немедленно попадается на крючок и начинает «собирать материал» против человека, которого он вообще не знает. Но балтийских немцев наверху не любят, они – вопреки общему хору – выступали против порой немыслимо глупого обращения с ними и отстаивали позицию справедливого достоинства – это особенно не любят. Ведь стало так удобно приказывать, издеваться над теми, кто ниже тебя, и любое возмущение клеймить как заносчивое и антинародное. Там заботятся о том, чтобы эти, частью возмутительные, происшествия не пробивались сквозь стену, окружающую фюрера, и я сам не могу доложить фюреру подробности даже в тот момент, когда на карту поставлено всё.
Настает черед В[итрока]. Нападают на него, но имеют в виду меня. – Пугает неприличие, с которым ведет себя Б[орман], очевидно, он полностью уверен в том, что его доклад, который он считает правильным, настолько убедителен, что меня вообще не выслушают, а лишь вручат решение фюрера, выдержанное в духе Б[ормана].
По опыту становится легче, когда выместишь свою злобу, пусть даже лишь на бумаге. – Я буду действовать так: попрошу р[ейхс]к[омиссара] Лозе отправить В[итрока] в Берлин, чтобы тот мог лично высказать свое отношение к претензиям: выслушать обвиняемого требует примитивнейшая справедливость. То, что Б[орман] игнорирует эти правила приличия, не обращает внимания на прожитую с честью человеческую жизнь, показывает состояние психики, дать отпор которому и есть задача н[ационал] – с[оциализма]. Если эти методы Б[ормана] возьмут верх, то весь труд моей жизни был напрасен. Не выслушав, позволять придворной камарилье диффамировать и выгонять честнейших людей, пользуясь властью, купленной ценой тысяч человеческих жизней – такого долго не выдержит ни порядочная НСДАП, ни порядочный н[емецкий] народ. Методы Б[ормана], не говоря уж о «пропаганде» д[окто]ра Геббельса, не отвечают порядочности наших мыслей и нашей борьбы. – Но заявлять подобное фюреру в лицо – безнадежно, он расценит это как нападки на проверенных сотрудников, быть может, как ревность «теоретика» по отношению к «людям дела». Б[орману] я сообщу, что сам детально расследую обвинения. Так как, возможно, потребуются уточнения, он должен конфиденциально назвать мне людей, обвинявших В[итрока]. О результате расследования я сообщу. На принципиальное – вмешательство Б[ормана] в вопросы, которыми распоряжаюсь лишь я сам – я укажу, но хочу обсудить с ним это устно. Меня обрадует, если Б[орман] осознает неприемлемость своего поведения. В разговоре мне уже часто удавалось его переубеждать – по крайней мере, на время. Возможно, лучшая половина его возьмет верх или хотя бы трезвый расчет даст понять, что он зашел слишком далеко.