Не менее важным представляется и другое: западные стратеги холодной войны, манипулируя материалами доклада Хрущёва, постарались отвернуть от Советского Союза значительную часть трудящихся капиталистических стран, укоренить в их сознании представление о социализме не как об обществе социальной справедливости, а как о режиме диктата и насилия.
Коммунистические идеи, интерпретированные западными идеологами, стали катастрофически терять свою привлекательность в мире, а международное коммунистическое движение — утрачивать сплочённость и силу.
Всё это создавало большие трудности во внешнеполитической деятельности государства, с которыми вскоре предстояло столкнуться начинающему дипломату В. А. Крючкову.
За всеми впечатлениями Крючкова, относящимися ко времени начала его работы в Министерстве иностранных дел, просматривается, пожалуй, главное — ощущение идеологического вакуума и отсутствия чёткой программы действий в главном внешнеполитическом ведомстве страны. Там полагали, что «внешнеполитический курс должен был определяться тем, по какому пути пойдёт развитие страны в постсталинский период. А что делать со страной, как управлять ею в новых условиях, никто в нашем тогдашнем руководстве представления как раз и не имел. Одни явно не хотели порывать с прежней жизнью, другие же, хотя осознавали необходимость реформ и были готовы решительно покончить со старым, пока ещё не знали, как это сделать практически».
А поскольку лидера под стать сложному историческому моменту, как мы уже говорили, не было, то «государство, да и общество в целом начали движение вперёд без чёткой концепции, без ясных ориентиров…
Многие концепции, программы основывались в значительной мере на эмоциональных порывах, на благих пожеланиях, рождались, исходя из произвольно поставленных сроков, без учёта реалий и глубокого всестороннего анализа накопившегося мирового опыта. Отсюда дефицит внутренней логики и последовательности в наших действиях, чрезмерная поспешность, граничащая с губительным авантюризмом. Как и прежде, большинство ответственнейших решений принималось единолично (причём людьми далеко не самыми мудрыми, а то и порочными), хотя коллективизм как таковой и являлся политическим фундаментом нашего строя»[41].
Атмосфера в МИДе была непростая. В рассуждениях и оценках дипломатов сквозила заметная вольность по отношению к официальным установкам, люди стали более раскованными, начали глубже задумываться над недавней историей и происходящим вокруг, ставить всё больше вопросов. Вот только на многие из них, как считает Крючков, ответов не было. Людей разделяла линия в зависимости от их отношения к Сталину, которая, впрочем, иногда, во время вспыхивавших споров, принимала зримые очертания. А некоторые вещи рядовым сотрудникам просто трудно было объяснить. Так, в апреле 1955 года перед партийным активом министерства, обсуждавшим текущую работу и задачи ведомства, выступил министр иностранных дел В. М. Молотов. А в ходе прений слово взял его первый заместитель А. А. Громыко, который подверг стиль работы Молотова резкой критике, говорил о необходимости выработки нового подхода. Зал недоумевал: что же это было — вольный ветер демократических перемен, отсутствие элементарной слаженности в работе руководства или проявление интриг, о существовании которых можно было только догадываться? А ведь все знали, что именно Молотов отозвал Громыко из Лондона