— Вы не спрашивали, — подчеркнуто ответила Фрида, и ее губы сложились в улыбку столь недвусмысленную, что даже недогадливый Мотл и тот поежился. — Но я тоже могу иметь свое мнение о вашей Еве.
Сарра глотнула.
— Вы хотите сказать что-то плохое, Фрида?
— Я ничего не скажу, потому что вам мое мнение не интересно. — Фрида повернулась к Боруху: — Можете пройти в столовую, хозяин, стол накрыт.
Но Борух продолжал сидеть в кресле, он с любопытством следил за поединком женщин. Его взгляд то и дело обращался на безучастно молчавшую Еву. Мотл боролся со своими руками: он не знал, куда их пристроить, пока не догадался зажать между коленями. Он плохо понимал причину волнения Сарры, но то, что она волнуется, он хорошо видел, — недаром же они прожили вместе двадцать пять лет.
— Я не буду с вами спорить, Фрида, — примирительно произнесла Сарра, — мы не за тем пришли сюда. Но я могу одно сказать: у нашей Евы доброе сердце.
И тут Фриде изменила ее выдержка: она фыркнула. Ее фырканье было столь красноречиво, что не оставляло никаких сомнений. Даже Мотл, тугодум Мотл, и тот понял, что фырканье означает крайнюю меру насмешки и презрения. Мотл повернулся к Еве, и в его взгляде появились сочувствие и понимание. Мотл хорошо знал, что такое человеческая ненависть, рожденная завистью.
— Вы не верите, что у Евы доброе сердце? — упавшим голосом спросила Сарра.
— У нее с л и ш к о м доброе сердце, — саркастически ответствовала Фрида. — Оно у нее болит не только по молодому Русету, но даже по его покойной маме и по его бабке, нашей прачке! Такое у нее доброе сердце.
— Кто этот молодой Русет? — Сарра с тревогой обернулась к дочери. — Ева, ты слышишь, о чем говорит эта Фрида? Кто этот молодой Русет?! Ты слышал, Мотл, что позволяют говорить о твоей дочери?
В крайнем волнении Сарра приподнялась со стула, забыв придержать шаль, и она свалилась с плеч, открыв заштопанный рукав платья.
— Это слесарь, мама, — спокойно ответила Ева.
При звуке ее голоса старый Борух встрепенулся, зорко, не по-стариковски метнул в нее взгляд.
— Да, это слесарь, — визгливый голос Фриды ввинчивался в уши Сарры. — И он не еврей, он молдаванин. Этот Русет не иначе, как коммунист, голытьба! И вот он нравится вашей дочери.
— У нее есть жених, — Сарра пыталась говорить с достоинством, но волнение перехватило горло, и Сарре пришлось откашляться. — Вы, кажется, забыли, что у нашей Евы есть жених!
— И ваш жених тоже голытьба! — отпарировала Фрида. — Вы думаете, этому самому Науму нравится ваша Ева? Как бы не так! Он сохнет по Мейеровой Эттли.