— От нее откажутся родители. Скажи ей об этом, Савва.
Ева молчала, напряженно вглядываясь в лицо старой женщины.
— Скажи ей, что ее проклянут. Скажи, что мы живем очень бедно.
Ева вспомнила своего двоюродного дядю Давида, сына реба Боруха, вспомнила, как боялись произносить его имя в их семье. Теперь так же будут бояться произносить ее имя, и у нее по спине поползли мурашки. Но она ничего не сказала.
— Скажи ей, наконец, что тебя могут арестовать. Скажи, что тебя могут отобрать у нее и у меня.
Ева стремительно обернулась к Савве.
— Это правда, — хрипло проговорил он.
— Пусть лучше она откажется от тебя сейчас, — настаивала бабушка. — Пока не поздно. Скажи ей, Савва…
Но тут заговорила Ева:
— Уже поздно, бабушка. Я жена Саввы, и вы меня не запугаете. Я поняла вас, вы хотите меня запугать! — Она рассмеялась.
Слушая ее смех, бабушка качала головой.
— Я не запугиваю тебя, я говорю правду, Ева.
— Для меня правда только та, что я могу быть его женой!
— Я вижу, — согласилась старая Александра, — я вижу, что ты жена Саввы. Сам господь послал тебя ему в жены. Живите.
Она притянула к себе Еву и поцеловала трижды.
Потом приходила Сарра, мать Евы. Она угрожала карой Иеговы. Она плакала. И Ева плакала, видя слезы матери и разделяя их. И Сарра отреклась от дочери, — этого требовали родственники. Требовала религия, требовала вся община. Сарра покорилась и отреклась от дочери.
Приходил Мотл, отец. Он спросил:
— У тебя будет ребенок, Ева? Так пусть хоть ему выпадет счастье.
Мотл не уговаривал Еву и не запугивал карой Иеговы. Он поцеловал ее в лоб, как целуют мертвых.
И больше никто не приходил.
Прошли весна, лето, началась осень. И Савва не пришел домой.
Ева увидела его через два месяца. Она вцепилась в прутья решетки, разделявшей их, прижалась меловым лицом к холодному железу. Он что-то говорил, улыбаясь. Но она не понимала ни слова. Она только смотрела на него, изнемогая от отчаяния, от нечеловеческой тоски и боли. Она видела, что он небрит, видела его запавшие глаза, слышала звук его голоса. Она принималась с остервенением трясти решетку, и Савва громко кричал:
— Ева! Ева, успокойся! Возьми себя в руки, Ева!
Потом ее кто-то оттаскивал от решетки, но она запомнила, как уводили Савву, запомнила, что он не хотел идти, и его тащили двое жандармов, а он вырывался и что-то продолжал ей кричать. Но сколько она ни вспоминала впоследствии, что он кричал ей, — вспомнить не могла.
Когда Савву увозили в Дофтану, Ева рожала. Она рожала дома, корчась на полу, на разостланном рядне, исходя криком, зовом, воплем: «Са-а-авва!» Она все порывалась ползти на четвереньках, она хотела видеть Савву, проводить его. Бабушка, стоя на коленях, держала ее за плечи, шепча молитвы и проклятия.