Ева родила в полдень. Бабушка, взяв ребенка, сказала:
— Девочка.
Ева замолчала, прислушалась.
— Господь дал дочку…
— Она похожа на Савву?
— Да, — подтвердила Александра, даже не глядя на ребенка. — Девочка — вылитый Савва.
Ева подняла руку и коснулась ею ребенка.
На том и закончилась жизнь Евы.
…И если то,
Чего я хотел бы, сбыться не может, —
Что же! Пускай тогда все остается, как было,
Ибо и невозможное тоже должно быть, — и есть:
Оно дышит,
оно бьется,
оно существует.
Ояр Вациетис
Сперва она услышала назойливый комариный звон, ее мысль вяло отметила: «Налетели…» Она хотела отмахнуться, но на грудь навалилось что-то тяжелое, придавило руки. «Пусть…»
— Как тебя зовут?
— Все молчит?
— Молчит…
Откуда голоса? И трескотня в ушах. Она все нарастает, и голоса упорно пробиваются сквозь шум и комариный писк.
— Воды ей пробовали дать?
— Хочешь пить?
«Пить… Пить… Смешная птица, все пить просит…»
Кто-то пытается влить ей в рот воду, она глотает, вода течет по подбородку, льется на грудь, веки ее вздрагивают, но глаза не открываются. Такие тяжелые веки… Словно лежат на них пятаки. Большие позеленевшие пятаки, которыми Катрина прикрыла глаза бабушки Александры. Они давят на глазные яблоки, отдаются болью в затылке. «Снимите пятаки!» Она протягивает руку, чтобы снять пятаки, но Катрина останавливает ее. «Нельзя, — говорит она, — грех!» Когда Катрина выходит, она снимает пятаки и наклоняется к бабусе. «Бабуленька, — шепчет она, — бабуся, я тут. Я с тобой…» Она касается кончиками пальцев бабушкиных век и чувствует, какие они холодные. «Бабусенька, родная!» — кричит она. «Грех, грех! Александра прощается с многострадальной душенькой. Не мешай ей своими слезами. — Это опять Катрина. — И не кричи. Услышат».
— Не трогайте ее. Пусть отлежится.
Рядом кто-то вздыхает — мерно и тяжело. И снова… Как гулко отдается этот вздох, от него тренькают и дребезжат стекла окон. И опять: — а-ах! Откуда идут эти вздохи? Наверное, вздыхает земля, она слышит ее стоны спиной, всем телом.
— Молока бы ей горячего.
— Степа пошел, может, Павличуки дадут.
— Павличуки… Может, и дадут, холера их знает.
Чужие голоса, добрые. Их мешают расслышать вздохи и шум, но они упорные, пробиваются к ней издалека. Один голос, как синяя нить, другой — красный, резковатый. Сплетаются в замысловатую пряжу, ткут… Что они ткут?
— Надо же, штормит неделю, а все не утихает…
Штормит… Что такое «штормит»? Не утихает… Боль не утихает. И не утихнет. Она гудит, как колокольный звон. «Матерь божья, пресвятая богородица, препоручаю тебе дитя человеческое, Марией нареченную. Спаси ее и помилуй!» — произносит голос бабушки.