Соня не хотела спать. Вообще. Игрушечный мишка и игрушечный зайка были уложены на игрушечный матрасик, чтобы подать ей пример, но этот наивный трюк не сработал (откровенно говоря, он вообще никогда не работал). Были устранены все раздражители, были спеты все колыбельные, сонный морок окутал дом, сладкая дрема заливала глаза. Но Соня спать не хотела. Она хотела сидеть на руках у мамы и хныкать. Так она провела уже не меньше часа, и ей это не надоело.
Цвела яблонька в садочке,
Цвела, да повяла;
Мама дочку баловала,
Баловала, снаряжала,
Да и запропала…
Ваня осторожно пошевелился в кресле-качалке, и оно обиженно заскрипело. Пришлось снова замереть и затаить дыхание. Сопротивляться сну становилось все труднее.
Где ты, мама, погляди-ка
С того света в щелку
На свою детинку,
Родимую дочку,
Погляди-ка, мама!
Соня хныкала. Ваня поднялся, уже не очень заботясь о том, чтобы не скрипеть креслом, в темноте запнулся о подушку на полу и чуть не обрушил с грохотом пирамидку из кубиков.
У твоей ли дочки
Новая сорочка
Узорами шита,
У твоей ли дочки
Косы перевиты
Шелковою лентой…
Соня умолкла ненадолго и снова захныкала.
— Я сейчас тоже заплачу, — сказал Ваня, наклоняясь над ними. — Ну у тебя и колыбельные!
— Это я тренируюсь. Надо возвращаться в форму, а то совсем уже…
— Иди спать, я с ней посижу. Ты ведь хотела ее отучать, чтобы сама засыпала. Иди ложись, а я пока тут… тоже потренируюсь.
Соня, оказавшись у него на руках, перестала хныкать, завозилась и вдруг ударила его головой по подбородку так, что Ваня до крови прикусил язык. Ну хоть не синяк под глазом, как в прошлый раз. Такая была красотища в пол-лица, гримеры еле замазали перед съемкой.
Он снова устроился в кресле, которое перестало скрипеть — зачем, если все равно никто не спит? Вот бывает же такой вредный характер у мебели. Соня явно собиралась с силами, чтобы снова заплакать, и Ваня поскорее замурлыкал под нос что-то невразумительное, но, как он надеялся, усыпляющее. Соня озадаченно замолчала, а он с удивлением различил, как в этом мурлыканье проклюнулась знакомая мелодия.
Il mio tesoro intanto
andate a consolar,
e del bel ciglio il pianto
Роль Оттавио — самая унылая во всем «Дон Жуане». Нет, она довольно красивая, это правда, но слишком уж приторная. Чистый сироп от кашля. Вроде на вкус сладкий, но кто станет его пить по доброй воле? Скучная роль, картонка, пустышка. На ее долю не досталось ни единой шутки, ни единой искры, которыми так и сыплют все остальные. Ни единого душевного порыва — пусть бы он даже был неприглядным, но живым, земным, человечным. Даже жалости он ни у кого не вызывает, этот бедный Оттавио, даже в тех постановках, где его представляют обманутым простофилей, невеста которого чуть не у него на глазах крутит роман с опасным, но неотразимым проходимцем. Оттавио слишком добрый, чистосердечный и простодушный. Слишком правильный. Таких никто не воспринимает всерьез.