А когда наконец все умчались и все в доме затихло, наступила середина дня — самая сердцевина, солнечная, звонкая, пустая, дырка от бублика, остекленевшее время, совершенно непригодное для работы. Она и не пыталась браться за дело, ждала вечера. И так приятно было послоняться по пустым комнатам, выпить чаю на веранде под умильными взглядами заскучавших собак, которые жаждали внимания, ласки и сдобного печенья. Потом они все втроем перебрались в сад, и Вера устроилась на скамейке, жмурясь на солнце. Где-то в доме остались темные очки и шляпа, да и черт с ними.
Налившаяся цветом сирень тяжело навалилась на забор, надежно отгораживая Веру от соседей справа. Она прикрыла глаза. С той стороны сирени назойливо гундели голоса, но она не различала отдельных слов, они сливались в ровный гул, почти музыкальный и приятный для слуха.
Когда-то сирени здесь было больше. Давным-давно, когда на месте нынешнего просторного дома стоял другой, поскромнее, да что там — совсем крохотный, в два окна, домик кума Тыквы. Его построил дед, Никанор Иванович, своими собственными руками. И все в том домике было устроено и подогнано складно и ладно, ровно и весело. И казалось, простоит домик еще сто лет. Но рукастый дед Никанор не вернулся с войны, пропал без вести под Курском. А сыновьям его мастеровитость по наследству не передалось, они что-то переделывали на свой манер, чинили и перестраивали, и чего-то там напортачили с проводкой, и сгорел веселый домик дотла, когда Верочке было шесть лет. Приехали они в первый день летних каникул — нет дома. Ну что ж, главное — все живы-здоровы, жизнь продолжается.
Новый дом выстроили уже попросторнее, для разросшегося семейства. Его Вера тоже полюбила, и сейчас любит, хотя все здесь переменилось. Вместо картошки со свеклой — газон, вместо парника — столик для пинг-понга. Из прежних построек осталась одна баня, в которую Вера нынче не ходок — врач запретил. Да и невелика потеря, она и раньше не была большой охотницей до этого дела. И бани, откровенно говоря, побаивалась.
Как-то раз, еще в детстве, собрала ее мама мыться, и стояла Верочка во дворе со свежим березовым веником в руках, и краем глаза приметила — что-то черное и худое мелькнуло на костлявых ножках, проковыляло за ее спиной и скользнуло в предбанник… Верочка закричала, сбежался народ, но никто ей, конечно, не поверил. Да и она сама себе не верила, так убедительно ей рассказали, что ничего такого быть не могло. А в другой раз, чуть позже, она была уже взрослее, мылась в бане одна и вдруг услышала, как хлопнула дверь на улицу, но на ее оклик никто не отозвался. Выглянула — никого, только дверь за ее спиной вдруг сама собой пошевелилась и заскрипела, и слышно было, как внутри что-то зашуршало-поползло по углам… Хорошо, во дворе в будке сидел Рыжий, он ее ни о чем не спрашивал, ни в чем не убеждал, выскочил и залаял на кого-то невидимого, и потом все сторожил ее, крутился рядом, навострив уши, и шерсть на загривке дыбилась. Такой был пес, умница и добряк, все понимал, всякую мысль чуял, один-единственный во всем славном собачьем племени. Нынешние красавцы Гриня и Бруня — Лоэнгрин и Брунгильда — тоже симпатяги, но Рыжий… он один такой был на всем белом свете.