— Это не забавно, — заявил командор сухо, тщась сохранить остатки достоинства.
Воробей попытался развести бутылками — едва не выронив, закивал, молитвенно прижимая их к сердцу, — с лицом, на котором прямо-таки написано было, что да, все это вовсе не забавно, и как можно даже подумать, что это может быть забавно; и уж будь его, Джека Воробья, воля, он бы никогда ничего такого не допустил, — но вот… Прямо-таки скорбь по поводу столь неудачно и трагически сложившихся обстоятельств была на этом лице.
Норрингтон воззрился ошарашенно — он все еще не мог поверить, что это не шутка. Впрочем, ему самому было не до шуток. Эта близость полуголого, вихляющегося, пахнущего по́том и пряностями, непристойно ухмыляющегося, — и даже блеск зрачков из-под лохматых ресниц казался непристойным… Приступ ярости оказался неожиданным для самого командора. Развернувшись, он в самом деле пошел к двери — и испытал при этом даже облегчение, ибо начинал с ужасом осознавать, что, видимо, не один ром стал причиной его вчерашнего грехопадения…
Воробей, успевший поставить бутылки на скатерть, ухватил его за фалды.
— На твоем месте я бы снял мундир, Джимми. — Взмахнул руками, округлил глаза, и — заговорщицким шепотом, с придыханием: — Честь мундира, Джимми!.. А вдруг на тебя нападут? И… — Провел ладонью по голой груди — жест выглядел почти намеком, и отнюдь не на сохранность камзола. Норрингтон изменился в лице; выждав паузу, пират договорил — с ужасом в голосе: — И оборвут все золотые пуговицы?.. (Театрально вздохнул.) Тебя здесь люблю один я!
Булькая, золотистый ром полился в стаканы. Качались побрякушки в волосах пирата; густо обведенный чернотой глаз залихватски подмигнул из-за кромки стакана. Вчерашний хмель еще не выветрился из головы командора — только этим, пожалуй, можно объяснить то, что тот срывающимися от злости пальцами в самом деле принялся расстегивать мундир. Швырнул мундир на кресло, за ним, войдя в раж, — рубашку, по привычке взялся за бриджи — и успел распустить тесемки прежде, чем сообразил, что, собственно, делает, — и что Воробей, повалившийся обратно в койку, наблюдает за ним с выражением самого искреннего восторга на лице, покачивая ногой и даже прихлопывая в ладоши.
Опомнившийся командор вцепился в бриджи — подтянул чуть не до груди; но вследствие этого бриджи, и без того тесные, плотно обтянули некоторые детали анатомии — и, конечно, туда-то и опустился взгляд Воробья. Взметнулись брови, карие глаза расширились в веселом изумлении.
— Командо-ор… Джимми, тебе так не режет?