— Кто тебя? Кто?
— Ф-фи-и-иль-ка-а… — вышептал наконец парень. — Со-о-ба-ачий… у-у-уло-ок…
Иван выпрямился растерянно. Ни у Болотовых, ни у Вдовиных никаких Филек не было. И не было в Каралате никакого Собачьего переулка. Что-то тут не так. Он снова склонился над парнем: «Кто тебя, кто? Братья? Болотовы?» — и заглянув в эти немо кричащие глаза, Иван, может быть, впервые в жизни постиг, что наигорчайшая из мук — мука непонимания…
— Ваня! — стеганул его по нервам изменившийся, тревожный голос Сергея. — Надо немедленно в город, Ваня!
— Не позволю, молодые люди, — сказал фельдшер. — Вы не довезете его. Уж как-нибудь я сам. И не таких выхаживал.
— Это ясно, отец, — сказал Сергей. — Ваня! Надо немедленно в город. Немедленно! Где хочешь, как хочешь, а достань хорошего коня.
Он тоже склонился над Вдовиным, взял его руку:
— Спасибо, товарищ…
Легкие санки и лучшего коня дал им тогда предволисполкома Петров.
И в ту ночь, в третьем ее часу, по Собачьему переулку шел человек, пьяненький, хорошо одетый. Над миром неистовствовала луна, и Ленька Шохин, стоя в подворотне на стрёме, отлично разглядел, какое богатство плывет ему в руки: дорогая шуба, шапка-боярка, добротные валенки. «Ах, фраерок, — возликовал Ленька, — фраерочек ты мой, фраерок!.. Сниму все».
Ленька ликовал, а пьяный гражданин, наоборот, страдал беспросветно. «Зачем, зачем? — плакался он, выписывая кренделя на снегу. — За что? Подлая, грязная Элеканида! Убью! У-у-у… — взвыл он и, запрокинув лицо, стал плевать на луну. — Вот тебе, вот… Мальчик, где ты?»
Мальчик совсем не входил в Ленькины планы. Какой еще мальчик? Ленька высунулся из укрытия, мальчика не увидел, зато сам был замечен. Обманутый Элеканидой дурачок, радостно лепеча: «Тетушка, позвольте вас спросить?» — кинулся к нему, как к родному. Лучшего и желать было нечего. Зная по опыту, что сильно пьяных пугать бесполезно — не испугаются, а шуму наделают, Ленька шагнул навстречу, занес финку для удара… Но ударить ему как-то не случилось. Рука была схвачена, черное дуло пистолета присосалось к ямочке у основания шеи, где у каждого человека, даже у жулика, беззащитным комочком бьется душа, и пьяный трезво сказал:
— Не шали, Леня… Брось финку.
— Я не шалю, — глупо ответил Леня. Финка упала в снег. Тогда рука, цепко державшая Ленькино запястье, ослабила хватку, скользнула к предплечью и улеглась на Ленькином затылке. На руке, между прочим, не хватало мизинца — почему-то именно это обстоятельство и помогло Леньке постичь смысл происшедшего. «Спалился», — горестно прошептал он.