— Можешь меня ненавидеть, Рахун, но сына ты подвел. Ты должен был хранить мальчишку, ты сам, ты бы справился. Или я. А с Волчонка какой спрос?
Но Белокрылый почему-то не принял вызова, только покаянно опустил голову.
— Дня не прошло, чтобы я об этом не думал. Да, ты прав, прав во всем: я — колдун, не воин, и хранитель из меня непутевый. Будь на моем месте ты — услышал бы раньше и перехватил мальчишку, а я не успел, не смог… не за что мне тебя ненавидеть. Я пришел не спорить, а просить мира и помощи: присмотри за моими сыновьями. Шахул прав, мне тут не место — моя песня помешает…
— А я ничем не помогу, — перебил Барс, — у меня нет твоей песни и твоей власти.
— И не нужно. Просто будь рядом, что бы ни случилось — не бросай их в одиночестве.
— Не брошу, — пообещал Фасхил, глядя уже в узкие щели нечеловеческих глаз.
Белый зверь еще раз ткнулся мордой в его плечо и, расправив крылья, прыгнул вниз.
Весна года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), Серый замок ордена Согласия, Тирон.
Адалан лежал поверх заправленной постели и бездумно таращился в стену напротив входа. Из коридора в открытую арку доносились шаги, можно было разобрать крики, смех и даже тихие разговоры. В свете факела пробегали тени: то быстрые, то неторопливые. Потом голоса стихли, тени стали появляться все реже и наконец пропали совсем — мальчишки-маги разошлись по комнатам и уснули. Тишина стала такой полной, что зазвенело в ушах. Свечи зажигать не хотелось, как не хотелось и раздеваться, даже снимать сапоги. Пламени своего дара он по-прежнему не чувствовал, но почему-то знал: стоит позвать — и оно вернется. Только как? Потянешься за стилом, а ухнешь в бездну… Справится ли он? Может ли он поверить, что справится? А если нет — пламя всетворения сожрет и его, и всех его спящих соседей. Поэтому Адалан и лежал, боясь пошевелиться. В животе противно тянуло, зубы стучали, пальцы теребили мех одеяла — никто не поможет…
Бросили. Его опять бросили! Все. И что за дело до того, что они не виноваты? Виноватым почему-то опять оказался один Адалан.
Нет, за вылазку на совет никто его не ругал, но лучше бы уж отругали, лучше бы выпороли. Кайле что-то там говорила, объясняла, оправдывала его: мол, это она придумала влезть на дерево и печати сняла — ее и надо наказывать. А наставник чаем напоил, горячим и ароматным, таким вкусным, что это тоже казалось обвинением: вот, смотри, мы тебя жалеем, щадим… все, что угодно, чудовище, лишь бы не сорвался.
И лишь потом, выставив за дверь Кайле, Могучий отчитал Адалана.