Маслянисто-приторная горечь заполнила рот, горло, покатилась глубже, растекаясь густой тяжестью. Некоторое время он таращился в кружку, пытаясь сообразить, что за глупость вытворил, и в самом ли деле не было другого выхода? А потом накатила дурнота: дрожь волнами затрясла тело, рот наполнился слюной, такой кислой и холодной, что не проглотить. Адалан, с трудом подавив позыв к рвоте, стянул сапоги и вполз на кровать.
Свернувшись клубком под одеялом, он притих и немного согрелся. Вскоре тошнота сменилась вязкой слабостью — ни повернуться, ни рукой пошевелить. Зато и бездна успокоилась: сначала перестала тянуть, а потом наполнилась податливым мягким пламенем. О, Творящие, как же много его было!.. Лилось и лилось, выплескивалось из носа, изо рта, струилось из-под век и из раскрытых ладоней. Расплавило ребра и хлынуло из груди. Ручейки пламени, стекая с кровати, затопили пол, расползлись по коридору, заливая все вокруг сиянием, то голубовато-холодным, то горячим, солнечно-золотым… Адалан сгорал под меховым одеялом, не в силах отпихнуть его в сторону — где уж пытаться укротить огонь? Сейчас все сгорит — понял он, но почему-то остался равнодушен. Комната поплыла, смазалась радужными разводами и закружилась, сначала медленно, потом быстрее, быстрее, пока не исчезла во тьме.
Тьма была тиха и бесконечна, она длилась века… или, быть может, всего миг, — Адалан не знал. Казалось, он умер и уже забыл все: свою жизнь, мир, себя самого. Как вдруг одно прикосновение, легкое и в то же время нестерпимо острое, ледяное, разбудило его, возвращая разом и краски, и чувства.
«Ты готов, вершитель?» — произнес кто-то… хотя, может быть, это был он сам.
И даже не успел ответить, как оказался там, в заляпанной кровью комнате, как утром, как множество раз до этого. Только теперь все было иначе: ярче, четче в мелочах, подробнее. Заныл ушибленный затылок, вспыхнуло болью плечо. Мама! Он почти закричал, но взгляд уперся в застывшие глаза златокудрой женщины — и крик застрял в гортани.
— А он? Ты не хочешь забрать его? — Дед Бо, Борас, старший надсмотрщик школы Нарайна Орса, теперь Адалан узнал, кому принадлежит голос. — Это же твой сын…
Борас отер руку о полу рубахи и потянулся к нему, но кто-то другой опередил: грубо схватил, поднял. Почтеннейший Нарайн Орс. В холодных глазах работорговца была ненависть.
— Это ты виноват, отродье, — прошептал он. — Откуда ты взялся? Кто из Творящих вытянул тебя из бездны? Лучше бы тебе сдохнуть… лучше бы тебе, чем ей.
Вторая волна осознания пришла ужасом вины: мама была бы жива, если бы его не было. Адалан точно знал, что произойдет в следующий миг, но сейчас ожидал другого — что господин свернет ему шею или швырнет об стену — и все кончится.