Но все произошло, как и прежде: Орс повернулся к Борасу, ненависть сменилась холодным презрением.
— Сын? Старик, да ты из ума выжил! Он мне не нужен. Хотя…
Теперь во взгляде господина было только гадливое любопытство.
И тут же всплыли другие видения: ласковые слова Бораса, опытные руки Рауфа, азарт в глазах мьярнских торгашей живым товаром, издевательская улыбка Датриса и откровенная неприязнь Майялы… кто он для них? Вещь? Любопытная, ценная, опасная — но вещь? Красивая игрушка, капиталовложение, интересный опыт. И чего же ждать, если даже для отца он ничем другим не был?..
«Ты просил знания, маг? Вот и узнал…»
Будь проклят путь Закона! Будьте прокляты вы все!
Страх исчез, словно его никогда и не было. Боль и стыд превратились в ярость. Он сжал в ладонях огненные струи, замахнулся, хлестнул!.. но пламя опало, даже не развернувшись. Слабое, вялое, оно отчетливо воняло куцитрой. И сам он согнулся, рухнул в кровавые лужи, давясь слезами, которые тоже не могли пролиться, — тело снова перестало слушаться. А вокруг неслись опаленные пожаром стены Орбина, кровь на клинке, вражеская сталь — боль, злобный оскал… страх и азарт боя. Слезы на глазах, жадные исступленные ласки — страсть и ужас… Растерзанные тела: женщина и дети, могильный ров, комья твердой глины, виселица на площади… Боль. Нестерпимая боль и ярость!
И пламя, любимое оружие и защита, по-прежнему не дается, струится жижей сквозь пальцы, сквозь ребра, вытекает из глаз, разливается под ногами, жжет кожу, жжет душу. Пути Закона пылают, как жерло Стража… как солнце, и сам Адалан плавится, истекая огнем и осыпаясь пеплом.
«Это все твое, вершитель, — произнес кто-то, прокравшись в его одурманенные мысли. — Твоя жизнь, твоя власть, твой мир, Адалан Богоравный, маленькое орбинское чудовище. Бери, владей. Верши свои дела! Или ты трусишь, слабак, и мы зря вытащили тебя из небытия?..»
— Нет… — только и смог он ответить и сам понял, как это слабо и неубедительно.
Жидкий огонь плескался вокруг и вонял дурманом, словно какой-то гигант-куцитраш решил взболтать из его дара порцию горячего пойла.
«Куцитра, — подумал Адалан, — ее яд загнал меня так глубоко. Пути богов не отпустят, пока дурман не развеется. Надо успокоиться и выбираться самому, надо протрезветь».
Он напрягся еще раз, все-таки скинул одеяло и встал.
Явь оказалась более зыбкой, чем видения: пол качался и прогибался, стены кружились, менялись местами, Адалан хватался за них, промахивался, падал, разбивая локти и колени, но все же поднимался и брел дальше по коридору, вниз по лестнице, еще немного до двери — и вот она, прохладная ночь, наконец-то! Ветерок мазнул по опаленным щекам, босые ступни утонули в мокрой от росы траве. В кустах неподалеку пела малиновка, но хлопок тяжелой двери спугнул птицу. «Держись, вершитель. Это только начало!» — выдохнула бездна. Пламя обрело упругость, ударило в грудь и загудело.