— …усталость от боли, предел сострадания, — закончила Жадиталь. — Все помню, магистр Шахул. Именно поэтому мы должны быть милосердны.
Ваджра и Доду не решились приблизиться, так и остались в стороне, но она склонилась к каждому: приветствуя и прощаясь, коснулась руки, погладила по щеке или поправила волосы. Ее скорбь была искренней, но и уверенность в своей правоте не пошатнулась — это слышал Рахун, это понимал и Шахул тоже.
— Не учи меня милосердию, девочка, — продолжал он. — Я старый даахи, и знаю об этом много больше тебя. Стражи делают все, но мор только набирает силу, медленно расползаясь по степи. И они отчаиваются. Сейчас я не могу быть милосердным к людям — я должен спасти своих хаа-сар.
— Но ведь они не зря умерли, кто-то там живет и будет жить дальше. Или ты считаешь, что жизнь даахи ценнее человеческой?
Вряд ли Жадиталь понимала, о чем речь. Она, хоть и маг, и целитель, оставалась всего лишь человеком.
— Я считаю, что слишком стар, — Шахул вытер лицо ладонью и в самом деле сразу сделался древним и дряхлым на вид. — Я думаю, любой из тех двоих детишек заслужил жить дальше вместо меня. И их мать, и отец. Но они не смогут победить поветрие, ни каждый из них, ни все вместе. А мы… мы можем удержать границу, отследить человека и животного, каждую овцу, каждого жеребенка, даже каждого суслика или жаворонка. И мы можем дать тебе с учениками все, что потребуется, — только найди лекарство.
Жадиталь выслушала и, кажется, поняла: серьезно кивнула, обещая, что тоже исполнит свой долг.
— Укажи место для лаборатории. И вели прислать ко мне этих, — она еще раз глянула на мертвых стражей, — семнадцать счастливцев. Будут ухаживать за больными.
К закату вновьприбывшие уже устроились в лагере. Доду зажег негаснущие костры и теперь управлялся с ветром, отгонял от становища тошнотворный дым: больным нужен свежий воздух. Ваджра хлопотал с установкой походной бани. Дед Шахул все-таки ушел в свою палатку, но не спал, а свернувшись на тощем тюфяке большим седым зверем, прислушивался к тому, что происходит в прибитом болезнью становище.
Рахун тоже слушал, а еще вспоминал блуждающий взгляд парнишки Росомахи и пытался сложить песню, которая не обманет его, но заставит жить и делать свое дело дальше. Жадиталь закончила звенеть склянками в лаборатории и вышла к нему. Присела рядом, обняла за шею, пряча лицо в густую белую шерсть, и заплакала.
— Они такие молодые, Рахун, — шептала она, — почти как мои мальчики… и улыбаются. Все — улыбаются. Разве это правильно — улыбаться смерти?
Да, молодые… молодые, еще не познавшие настоящей беды. Некоторые из них срываются и уходят первыми. С улыбкой. Даахи живут среди страха, боли и отчаяния, ими кормятся, на них взращивают силу хранителей. Но умирают с улыбкой, потому что в этот миг боль и страдания отступают перед ликованием возрождающейся жизни. В миг смерти хранитель счастлив.