Весна года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), становище племени Суранов, Буннанские степи.
Жадиталь потушила горелку под перегонным кубом и вылила скопившуюся в охладителе жидкость в плоскую чашу, где уже были толченые плоды, желтоватый порошок и вязкий смолистый сок, который, если бы не буро-зеленый цвет, можно было принять за масло. Потом аккуратно взболтала и, взяв толстую полую иглу, повернулась к столу за спиной. На столе неподвижно лежала женщина, молодая и все еще красивая: она даже сейчас полностью истощенной не выглядела, несмотря на сыпь от лопнувших под кожей сосудов. За время приготовления снадобья количество кровоподтеков еще увеличилось, на левом бедре, на локтевом сгибе и в правом подреберье, они уже слились в большие багровые пятна. Глаза ее были закрыты, а лицо расслаблено. Только чуть заметное движение груди да дрожащие веки юноши-хранителя, стоящего в изголовье, зарывшись пальцами в растрепанные волосы степнячки, говорили о том, что она все еще жива.
Та самая несчастная мать, что в первый день пыталась отнять у Шахула своих умирающих детей. Когда хаа-сар принес именно ее, Жадиталь дала себе слово: все или ничего. Если ей суждено справиться с лихорадкой, то это случится сейчас. Этой женщине умереть она не позволит.
Жадиталь развернула кисть больной ладонью вниз и осторожно ввела иглу в вену. Кровь часто закапала в заранее подставленный стеклянный сосуд. Несколько капель — и Жадиталь убрала иглу, хотя это уже было неважно: в месте укола рука успела вздуться новым кровоподтеком.
Целительница не стала отвлекаться. Тонкой изогнутой трубкой она сначала еще раз перемешала свое снадобье, зацепила несколько капель внутри трубки и, добавив их в сосуд, взболтала вместе с кровью больной степнячки. Потом спокойным, уже привычным движением стянула тонкую кожаную перчатку с левой руки и выплеснула содержимое сосуда в середину собранной ковшиком ладони. Сжала, растерла, впитала в сознание, сама мысленно просочилась в растекшиеся по коже капельки, прислушалась…
Сотворить такое впервые десять дней назад ей было страшно: страшно заразиться, прикасаясь к больной крови голыми руками, страшно умереть. Тут, вдали от дома, на глазах своих учеников, подцепить лихорадку и в собственных нечистотах истечь кровью, так и не найдя лекарства, — это было не просто страшно, это было немыслимым позором и поражением.
К тому же ей совсем не нравилось ставить опыты на страдающих людях.