Там она принялась тщательно отмывать руки в заранее приготовленной воде и в который уже раз перебирать в памяти всевозможные снадобья и их свойства. Не могло же быть такого, чтобы среди всех этих настоев вытяжек и экстрактов не нашлось ничего, способного уничтожить поветрие, пощадив при этом больных? Потом решила попробовать еще раз увеличить долю красношипа наполовину, а едкую соль заменить обычной морской, сдобрив ядом крапчатой лягушки, когда увидела Рахуна с комом грязных тряпок в руках, в котором она с трудом угадала ребенка.
— Ты вернулся?.. — начала она и поняла, что спрашивать о Лисе бессмысленно. Спросила о ребенке: — Это кто, девочка? Из изгнанников?
Рахун кивнул.
— Не осмотришь? Она, конечно, теперь здорова, но все же что-то с ней не так… — и добавил: — Хасмар не готовился к смерти, иначе Шахул бы выбрал другого.
Не готовился, но все же умер ради этой малявки. Не удивительно, что Белокрылый насторожился.
— Прямо сейчас осмотрю, — Жадиталь приглашающе отодвинула полог, — заходите.
Сама прихватила кувшин с водой и зашла следом.
Первым делом кроху следовало отмыть. Заскорузлые тряпки, что были на ней намотаны, полетели в заполненный едучим раствором медный таз. Следом — располосованная пополам нижняя рубашка, слипшиеся в сосульки коски неопределенного цвета. Голую, остриженную почти налысо девчушку Жадиталь усадила в другой таз, побольше, и принялась поливать из кувшина, натирать мылом и жесткой травяной мочалкой. Малышка проснулась, завозилась в воде, захныкала, кривя губы и морщась, но почти сразу затихла, позволяя делать с собой что угодно, даже зажмурилась. Видно, в тщедушном тельце совсем не осталось силенок. Жадиталь уже ополоснула девочку чистой водой и обернула полотняным лоскутом, когда услышала предостерегающий возглас Рахуна:
— Нет, Синшер!
И оглянулась на стража и свою подопытную. Молодой хранитель гладил волосы умирающей женщины, и так это выходило нежно, словно он ласкал невесту, а не чужую изуродованную болезнью степнячку. И на губах мальчишки, в его выразительном взгляде уже сияла улыбка, то самое безмятежное счастье, которым отличались лица мертвых даахи, и которое пугало Жадиталь больше всего в этом стойбище.
Но Рахун уже был рядом, уже обнимал мальчишку, прижимал к себе, нашептывая:
— Нет, нельзя. Ты — хаа-сар, ты не можешь: твой долг остановить мор, помогать больным и оберегать здоровых, и он не исполнен. Слышишь меня? Слушай…
Он говорил тихо, но твердо, снова и снова повторяя о долге, напевал что-то такое, отчего Жадиталь почувствовала прилив сил, бодрость и даже уверенность в том, что справится. Так или иначе — справится! И сдержит слово — не даст этой степнячке умереть. Эта бедняжка еще встанет, засмеется и обнимет мужа, а потом родит сына и дочь, и еще сыновей и дочерей… выживете — нарожаете, так сказал им хааши Шахул в тот, первый день. Так и будет!..