Шанара пела и разливала свое варево — а-хааэ, напиток любви и жизни. Старая Волчица одаривала женщин, каждую, кто попросит, а уж они сами выбирали, с кем поделиться, кому носить драгоценной наградой браслет на левом плече — знак мужа и отца. У пары, которая сегодня разделит кубок, в следующий месяц журавля родится дитя, остальным придется ждать своего часа до весны, до следующей осени, а может, и несколько лет.
Некоторые так и не дождутся.
Фасхил множество раз слышал Песнь Всетворения. Он мог продолжить ее на память: «Но не понравился мир младшей, нареченной Хаа. Хаа сказала: грустно! Хаа сказала: кому нужен мир, который от рождения мертв? Не будет так! И ранила Хаа плоть свою, и оросила мир кровью своей, и пошла от той крови жизнь…» Он ждал своего часа шесть долгих лет. А потом его избранница, единственная желанная во всем мире женщина поднесла кубок другому, как раз в ту весну, когда он так знатно подрал шкуру соперника…
В день наречения молодые хаа-сар, только что обретшие взрослое имя, тешились дружескими поединками. Сначала вчерашние мальчишки похвалялись силой и ловкостью друг перед другом, а потом, как водится, кто-то вызывал в круг старшего — и незаметно все даахи втягивались в забаву: болели, подбадривали криком, давали ненужные советы, смеялись и шутили. Бойцы красовались перед избранницами, а те шептались, смущенно краснели и бросали призывные взгляды.
Фасхил уже оттаскал за шиворот двоих именинников и хотел было покинуть круг — мол, что за доблесть взрослому наследнику вождя мериться силой со вчерашней малышней — когда увидел их рядом. Молоденький хааши тихонько напевал что-то, видно веселое, а его красавица-Хафиса заразительно хохотала. И все бы ничего, если бы только пару дней назад рядом с ним точно так же не заливалась смехом другая!..
— А теперь я зову в круг хааши Рахуна, — крикнул Фасхил и сам удивился, — ну что, Белокрылый, не забоишься честной драки?
Колдуны не воины — бои им не по чину. Но разве ж мальчишка признает, что боится? Белокрылый волчонок аж весь вспыхнул, выскочил в круг уже в шерсти: глаза горят, зубы щелкают, хвост чуть не по бокам хлещет…
Как дрались, Фасхил уж и не помнил; не помнил и как смог остановиться. Только последний миг навечно засел в памяти: вокруг — пух и шерсть клочьями, серая и белая вперемешку, по шкуре течет не то пот, не то кровь — не разберешь… зубы сжимаются на горле соперника, и тот уже перекинулся, совсем притих, даже хрипеть перестал, только глаза еще живые, ясные, а в них — такое детское недоумение: за что, мол, друг? Хааши — что с них взять? Никогда ничего не слышат, кроме собственных песен.