— Это невозможно! Хаа-сар не оставит своего мага.
— Не совсем и не навсегда, Хафиса, но это необходимо. Мальчишка так силен, что рядом с ним самого себя теряешь. Он порабощает и очаровывает, сбивает с толку, а Ягодка должен понимать, кто такой этот его маг на самом деле. Он должен все решать сам, без опьянения всетворящим пламенем. Одуванчика я заберу в орден, будет учиться, а Ягодка вырастет дома и после наречения сможет явиться ко мне на службу. Тогда они снова соединятся.
Хафиса остановилась, отдаляясь. Теперь она была не его давней возлюбленной, а только матерью, решающей судьбу своих детей.
— Хорошо, т'хаа-сар Фасхил из клана Ирбиса. Все мы знаем, что хаа-сар не переживет смерти своего мага. Но я верю, что ты не хочешь погубить моих детей, а только исполняешь долг и желаешь лучшего. Я думаю что все, сказанное тобой, мудро, и надеюсь, что муж и отец тоже это поймет. Но я не отдам тебе Одуванчика. Рахун — магистр ордена, он сам привезет сына, когда сочтет нужным. Таково мое материнское слово.
Осень года 632 от потрясения тверди (двадцатый год Конфедерации), Гнезда даахи на склоне Стража, Поднебесье.
Адалан стряхнул с лица брызги и потер глаза. После ухода чужака игра разладилась. Пещера под струями водопада как-то сразу перестала быть интересной, а подвиги Ушка и Цапки уже не для ушей брата, а на самом деле показались никчемными детскими шалостями.
Ягодка сбросил промокшую рубашку, как следует отжал воду, потом снова натянул и хмуро позвал:
— Лаан-ши, пойдем домой, что ли?
Адалан согласно кивнул и следом за братом поплелся к перелеску. Его так и подмывало расспросить о незнакомце, но Ягодка морщил нос, скалился и сверкал глазами так, что приставать было страшновато. Только у самого поселка Адалан наконец-то набрался смелости.
— А там, у водопада, кто это был? Такой…
— Барс Фасхил, старший брат нашего вождя. Страшный, испугал тебя, да?
— И ничего не испугал! Я просто никогда раньше таких не видел, удивился — и все.
Адалан даже обиделся немного — вечно Ягодка опекает его, как младенца. Если уж так надо с кем-то нянчиться, то, вон, со Снежинкой можно. Она тоже по малолетству не летает еще и, как всякий хааши, «ничего дальше своего носа не слышит». Так нет, братцу надо его, Адалана, подзуживать и высмеивать.
Хотя, если по правде, то Адалан и в самом деле перепугался.
Раньше он всех боялся.
Когда Рахун только принес его в дом, Адалан долго болел. Из тех дней только и помнилось, что живое тепло Ягодки. Маленький хаа-сар держал слово, ни на миг не уходил. А еще женский голос, мягкий, ласковый, с чуть заметной печальной хрипотцой, будто от долгих слез, да руки — тонкие и легкие, как бабочки. Из этих рук он получал только хорошее: холодную повязку на пылающий лоб, ароматный отвар против боли или теплое свежее молоко. Адалан тогда сразу понял — такие руки могут быть только у мамы. Мама Хафиса была худенькая, большеглазая, похожая на странную девочку, вроде старших воспитанниц школы почтенного Нарайна Орса. Только живот у нее был огромный, из-за этого она не могла спать на полатях вместе с мальчиками. Чтобы быть с мамой, Адалан, едва стоящий на ногах, сползал с постелью на пол, прижимался к ее боку, тянул себе под щеку ее руку, и только тогда засыпал. А потом приходил Ягодка и устраивался рядом, обнимая всех сразу.