Однажды, когда я зашел к нему, он сидел с прямой спиной, раскрыв глаза, с красным пятном на каждой щеке. Сержант Прост, его старый наставник, только что пришел от полковника Бремона и принес, не зная о его содержании, письмо, в котором отмечалось, что британцы окружают арабов со всех сторон — в Адене, в Газе, в Багдаде — и выражалась надежда, что Абдулла понимает свое положение. Он горячо спросил, что я об этом думаю. В ответ я впал в искусственность и ответил изящной фразой, что, наверное, он не может не поставить под сомнение нашу честность, когда обнаруживает, что мы в частной переписке жалим в спину наших союзников. Напоенная тонким ядом арабская речь доставила ему удовольствие, и он отплатил мне изощренным комплиментом, сказав, что он знает нашу искренность, в ином случае нас не представлял бы в Джедде полковник Вильсон. И это было характерно для него — его тонкость сама себя губила, не замечая двойной тонкости, опровергающей его. Он не понимал, что честность может быть самой результативной уловкой мошенников, и Вильсон тоже слишком прямодушен, чтобы охотно и быстро заподозрить зло в вышестоящих властях.
Вильсон никогда не говорил даже полуправды. Если ему давали указание дипломатично сообщить королю, что месячная субсидия не может в настоящий момент быть увеличена, он был способен позвонить в Мекку и сказать: «Господин, больше денег нет!» Что до лжи, он не был совершенно к ней неспособен, но достаточно проницателен, чтобы понимать: нет хуже уловки против игроков, вся жизнь которых прошла в тумане неправды, и которые отличались превосходным чутьем. Арабские вожди выказывали полноту инстинкта, полагаясь на интуицию, невоспринимаемое предчувствие, от которого задыхались наши умы, работающие, как центрифуга. Как женщины, они схватывали и судили быстро, без усилий, иррационально. Казалось, что исключение женщины из политики на Востоке даровало ее свойства мужчинам. Скорость и секретность нашей победы, а также ее планомерность, двойное дарование перемещения и сокращения, может быть, во многом обязаны тому редкому качеству, что с начала до конца в арабском движении не было ничего женского, кроме верблюдиц.
Выдающейся фигурой среди окружения Абдуллы был шериф Шакир, двадцати девяти лет, спутник четырех эмиров с отрочества. Его мать была черкешенкой, так же как и его бабушка. От них он унаследовал светлую кожу; но его лицо было изорвано оспой. Из этих белых руин выглядывали два беспокойных глаза, очень больших и ясных; блеклые ресницы и брови делали его взгляд прямым и вызывающим. У него была высокая, тонкая фигура, почти мальчишеская от постоянной атлетической активности. Его резкий, решительный, но приятный голос ломался, когда он кричал. Его манеры, будучи восхитительно прямыми, были резкими, весьма непочтительными, а юмор — таким же ломаным, как его кудахчущий смех.