Шейхи продолжали протестовать, ибо верили, что могут таким образом закончить всю войну двумя ударами. Они твердо решили направить руку Фейсала, и он вынужден был ходить среди них, разве что за пределами слышимости, но в полной видимости, и молить за жизнь турецких диктаторов, которые убили на плахе его лучших друзей. В конце концов, ему пришлось придумать предлог, вернуться поскорее всем отрядом в Медину, расставить пикеты из собственных рабов по банкетному залу и препроводить Энвера и Джемаля обратно в Дамаск, чтобы спасти их от смерти в пути. Он объяснял эту тщательную вежливость, ссылаясь на арабский обычай жертвовать всем ради гостей; но Энвер и Джемаль, в которых то, что они повидали, пробудило глубокие подозрения, организовали суровую блокаду Хиджаза и приказали направить в его сторону крупное турецкое подкрепление. Они хотели арестовать Фейсала в Дамаске; но телеграммы, шедшие из Медины, требовали его немедленного возвращения, чтобы не допустить беспорядков, и Джемаль неохотно отпустил его на условии, что его свита останется в заложниках.
Фейсал обнаружил, что Медина заполнена турецкими войсками вместе со штабом и штаб-квартирой Двенадцатого армейского корпуса под командованием Фахри-паши, храброго старого мясника, «очистившего» кровью Зейтун и Урфу в Армении. Ясно было, что турки приняли предосторожности, и надежда Фейсала на внезапный бросок и завоевание победы почти без единого выстрела стала невозможной. Однако было слишком поздно быть благоразумным. Из Дамаска спустя четыре дня, взяв лошадей, его свита выехала на восток, в пустыню, чтобы найти убежище у Нури Шаалана, вождя кочевников-бедуинов; и в тот же день Фейсал открыл карты. Когда он поднял арабское знамя, идея панисламского наднационального государства, ради которой Абдул Хамид резал, трудился и умер, равно как и далеко идущие планы немецкого кайзера о сотрудничестве с исламом, отошли в область мечтаний. Одним фактом своего восстания шериф закрыл эти две несбыточные главы истории.
Мятеж — тяжелейший шаг, который способны предпринять политики, и победу или поражение арабского восстания невозможно было предсказать. Но фортуна единожды благоволит к дерзкому игроку, и арабский эпос рванулся в свой бурный путь — от рождения, через слабость, муки и сомнения, к алому цвету победы. Этим закончилось только приключение, полное такого дерзания, но после победы пришло тягучее время разочарования, и затем — ночь, в которой воины обнаружили, что все надежды покинули их. Теперь, наконец, к ним, возможно, пришел белоснежный мир, вместе со знанием, что они приобрели нечто бессмертное, лучезарное вдохновение для детей своего народа.