После взятия Иерусалима Алленби, чтобы разгрузить свой правый фланг, назначил нам ограниченный объект. Мы начали хорошо; но, когда достигли Мертвого моря, плохая погода, плохое настроение и расхождение целей притупили наш наступательный дух и сломили нашу силу.
Я не смог достичь взаимопонимания с Зейдом, бросил все и вернулся в Палестину с рапортом о нашем провале и просьбой о другом назначении. Алленби был в центре крупного многообещающего плана на предстоящую весну. Он сразу же послал меня обратно к Фейсалу с новыми полномочиями и обязанностями.
Пристыженные триумфальным парадом — который был не столько триумфом, сколько данью уважения Алленби к духу этих мест — мы вернулись в штаб Ши[107]. Адъютанты толклись вокруг и извлекали из больших корзин завтрак, разнообразный, тщательно приготовленный и сочный. Тишину, снизошедшую на нас, прервал месье Пико, французский политический представитель, допущенный Алленби к параду рядом с Клейтоном во время вступления в город, который произнес сладчайшим голосом: «А завтра, дорогой генерал, я предприму необходимые шаги к утверждению гражданского правительства в этом городе».
Это было самое смелое заявление за всю историю; последовала тишина, как будто на небесах была сломана седьмая печать. Салат, цыплята под майонезом и фуа-гра застряли у нас во рту непрожеванными, и мы повернулись к Алленби, раскрыв рты. Даже он, казалось, на миг растерялся. Мы чуть не испугались, что кумир может обнаружить слабость. Но лицо его покраснело; он сглотнул, выпятил подбородок (жест, который так нам нравился) и мрачно сказал: «В зоне военных действий единственная власть — это главнокомандующий, то есть я сам». «Но сэр Грей, сэр Эдвард Грей[108]…», — заикнулся Пико. «Сэр Эдвард Грей имел в виду гражданское правительство, которое будет установлено, когда я сочту, что военное положение это позволяет». И мы, озаренные сиянием огромной благодарности, снова поспешили на машине через приветствующие нас горы в наш лагерь.