Джойс командовал, и впервые я был в бою зрителем. Эта новизна была удовольствием. Работа с бронемашинами казалась войной «де люкс», так как наши войска, одетые в сталь, не могли пострадать. Поэтому мы устроили маневры, в лучших традициях генералов регулярных войск, заседая военным советом на своей вершине и пристально наблюдая за битвой через бинокли.
Батарея «тальботов» открыла дело, энергично вступив в бой прямо под нами, в то время как три бронемашины ползли к флангам турецкой насыпи, как огромные собаки, идущие по следу. Вражеские солдаты высунули головы, чтобы поглядеть, и все были очень приветливы и любопытны, пока машины не выставили свои «виккерсы» и не начали поливать окопы огнем. Тогда турки, уразумев, что это атака, спрятались за свои парапеты и начали беспорядочно палить по машинам. Это было так же безнадежно, как дразнить носорога птичьей дробью: через некоторое время они обратили внимание на орудия Броуди и усыпали пулями землю вокруг них.
Очевидно, они не собирались сдаваться, и очевидно, что у нас в распоряжении не было средств их к этому принудить. Так что мы отъехали, удовольствовавшись тем, что прокатились вдоль путей туда и обратно, доказав, что поверхность достаточно твердая для операций на машинах при осторожной скорости. Однако люди ждали большего, и, чтобы позабавить их, мы поехали к югу, до Шахма, лежавшего в противоположной стороне. Там Броуди выбрал позицию для орудий в двух тысячах ярдов и начал аккуратно посылать снаряд за снарядом на территорию станции. Туркам это не понравилось, и они стеклись в блокгауз, пока из машин сыпались бесполезные пули по окнам и дверям станции. Они могли бы спокойно войти туда, будь в этом хоть какой-нибудь смысл. А так мы снова всех отозвали и вернулись под прикрытие наших холмов. Мы задумывали всего лишь добраться до рельсов через многообразные трудности равнин и холмов. Когда нам это удалось, мы совершенно не были готовы к действиям, не имели никакого представления, какой должна быть наша тактика и методы: и все же мы много почерпнули из самой этой нерешительности.
Уверенность в том, что через день мы можем совершать из Гувейры операции вдоль железной дороги, значила, что движение поездов отдано нам на милость. Все турки в Аравии не могут ничего поделать с одной-единственной бронемашиной в открытой местности. Поэтому положение Медины, и без того тяжелое, стало безнадежным. В немецком штабе это поняли, и после визита Фолькенхейна в Маан они повторно заставили войска покинуть все, что лежало южнее этой точки; но старая турецкая партия ценила Медину как последний обломок их владычества над Святыми Местами, их уцелевшее притязание на халифат. Чувства заставили их принять решение вопреки военной целесообразности.