Обладая жестким чувством приличий, Шарраф подверг Абдуллу самому суровому наказанию, от которого тот чуть не умер. Оправившись, он поступил к Шаррафу на службу. Когда разразилась война, он был ординарцем ибн Дахиля, капитана аджейлей у Фейсала. Его репутация росла; но мятеж в Веджхе перевел ибн Дахиля на должность посла. Абдулле не хватало товарищества рядовых, и ибн Дахиль дал ему письменную рекомендацию, чтобы он поступил ко мне.
В письме говорилось, что в течение двух лет он был преданным, но непочтительным, по обыкновению сынов греха. Он был самым опытным из аджейлей, успев послужить каждому принцу в Аравии, и от каждого его выгоняли после побоев и тюрьмы за чрезмерную, вызывающую индивидуальность. Ибн Дахиль сообщал, что в верховой езде Нахаби не знает равных, он признанный мастер в обращении с верблюдами, храбр, как любой из сынов Адама; эта храбрость давалась ему легко, поскольку он был слеп к опасности. Действительно, он был идеальным вассалом, и я тотчас же его нанял.
У меня на службе он всего однажды оказался в тюрьме. Это было в штабе Алленби, когда начальник военной полиции в отчаянии позвонил мне и сказал, что у двери главнокомандующего обнаружен вооруженный дикарь, он без сопротивления приведен в караульное помещение, где сидит и ест апельсины, как будто заплатил за них, и объявляет себя моим сыном, одним из псов Фейсала. И апельсины уже кончаются.
Так Абдулла впервые в жизни узнал, что такое телефонный разговор. Он сказал начальнику полиции, что такое удобство составило бы честь любой тюрьме, и церемонно распрощался. Для него не могло быть и речи, чтобы ходить по Рамле без оружия, и ему дали пропуск, чтобы узаконить его меч, кинжал, пистолет и винтовку. Первое, что он сделал, получив пропуск — снова навестил караулку, одарив сигаретами всю военную полицию.
Он экзаменовал желающих поступить на мою службу, и, благодаря ему и Зааги, другому моему командиру (суровому человеку, из прирожденных офицеров), вокруг меня собралась прекрасная опытная команда. Британцы в Акабе звали их головорезами, но они резали головы только по моему приказу. Возможно, в глазах других было недостатком то, что они не признавали никаких авторитетов, кроме моего. Но, когда я был в отлучке, они были добры к майору Маршаллу и занимали его непостижимым для него разговором об особенностях верблюдов, их дрессировке и болезнях, с рассвета до ночи. Маршалл был очень терпелив, и двое-трое из них сидели наготове у его постели с первыми лучами солнца, ожидая, когда он придет в себя, и они смогут продолжить его образование.