Он выбрал около семидесяти конников из бедуинов Беершебы. Они проскакали в ночи по отлогим холмам Моаба и по кромке моря до самого турецкого поста, и серым утром, когда видимость была достаточной для галопа, они вырвались из своей рощицы к моторному катеру и парусным лихтерам, стоявшим на якоре в северной бухте, а ничего не подозревающие команды спали поблизости на берегу или в шалашах.
Эти команды были из турецкого флота, не подготовлены к сражениям на суше, тем более с кавалерией: их разбудил только цокот копыт наших лошадей в безудержной скачке, и все дело закончилось сразу же. Шалаши спалили, припасы разграбили, корабли увели в открытое море и затопили. Затем, без единой потери и с шестьюдесятью пленными наши люди, похваляясь, поскакали назад. Сейчас двадцать восьмое января — а мы уже достигли нашей второй цели, то есть остановки движения по Мертвому морю, двумя неделями раньше, чем обещали Алленби.
Третьей целью было устье Иордана под Иерихоном, к концу марта, и это была определенная перспектива; но погода и отвращение перед трудностями парализовали нас с кровавого дня под Хезой. Дела в Тафиле были поправлены. Фейсал прислал нам боеприпасы и пищу. Цены снизились, когда люди стали доверять нашей силе. Племена вокруг Керака, ежедневно сообщаясь с Зейдом, собирались присоединиться к нему с оружием в руках, как только он выступит.
Именно этого, однако, мы не могли сделать. Зима загнала вождей и бойцов в деревню, сбив их в кучу в тусклой праздности, и советы выступать стоили мало. Действительно, сам Разум застыл на этом пороге. Дважды я порывался идти по заснеженному плато, под ровной поверхностью которого несчастные мертвые турки, под ворохами коричневых задубевших одежд, были укрыты снегом; но живому здесь было нестерпимо. Днем немного моросило, а ночью примораживало. Ветер резал кожу: пальцы теряли хватку и немели: щеки дрожали, как сухие листья, пока и дрожать уже не могли, застывая в болезненном оцепенении.
Выступить в путь по снегу на верблюдах, животных исключительно неловких на скользкой земле, значило отдать себя на милость немногих конников, что захотели бы на нас напасть, и, пока тянулись дни, даже эта последняя возможность была отброшена. Овес в Тафиле кончался, и наши верблюды, уже отрезанные погодой от естественного пастбища, теперь были отрезаны и от искусственной пищи. Нам пришлось отвести их в Гор, где положение было лучше — за день пути до нашего жизненно важного гарнизона.
Гор располагался хоть и далеко от извилистой дороги, не напрямую, но всего за шесть миль отсюда и в полной видимости, в шести тысячах футов под нами. Солью на раны было нам зрелище этого близкого к нам зимнего сада внизу, у озера. Мы были заперты во вшивых домах из холодных камней, нам не хватало топлива, не хватало пищи, мы были привязаны к улицам, как в сточных канавах, среди снежных бурь, в слякоти и под ледяным ветром; а там, в долине, солнце сияло над весенней травой, усыпанной цветами, где паслись стада, и воздух был таким теплым, что люди ходили без покрывал.