Реквизиции имущества осаждали нас, а мы были еще полуголодными. У Шовеля не было фуража, зато было сорок тысяч лошадей, которых надо было кормить. Если ему не прибудет фураж, он отправится его искать, и вновь зажженная свобода будет задута, как спичка. Статус Сирии зависел от удовлетворения его нужд: а мы не могли ожидать большой благосклонности от его суда.
В общем, вечер был занятой. Мы достигли очевидной цели, делегировав управленческую работу (слишком часто, среди нашей спешки, в недостойные руки) и резко сократив эффективность. Учтивый Стирлинг, даровитый Янг и быстрый Киркбрайд как нельзя лучше прикрывали открытую властность арабских офицеров.
Нашей целью был скорее фасад, чем завершенное здание. Дела шли так бешено и так хорошо, что, когда я покинул Дамаск четвертого октября, у сирийцев было de facto свое правительство, продержавшееся два года без помощи иностранцев, в захваченной стране, опустошенной войной, вопреки противодействию важных составляющих среди союзных сил.
Позже я сидел один в комнате, работая и продумывая твердый путь, насколько позволяли воспоминания лихорадочного дня, муэдзины начали воссылать призывы к последней молитве во влажной ночи, над огнями праздничного города. Один, звучным голосом, особенно приятным, взывал над моим окном с ближайшей мечети. Я поймал себя на том, что невольно разбираю его слова: «Един Бог велик; свидетельствую, что нет богов, кроме Бога, и Мохаммед пророк его. Придите на молитву; придите под защиту. Един Бог велик; нет бога — кроме Бога».[129]
В завершение он понизил голос на два тона, почти до разговорной речи, и мягко добавил: «И Он очень добр сегодня к нам, о народ Дамаска!» Шум утих, как будто каждый внял призыву к молитве в эту первую ночь их совершенной свободы. И тогда мое воображение среди этой ошеломляющей тишины показало мне мое одиночество и недостаток разума в этом порыве: поскольку лишь для меня из всех, услышавших эти слова, событие было печальным, и слова не имели смысла.
Дрожащий житель города разбудил меня со словами, что Абд эль Кадир готовит бунт. Я послал к Нури Саиду, радуясь, что алжирский глупец сам роет себе яму. Он созвал своих людей, объявил им, что все эти шерифы — всего лишь английские ставленники, и заклинал их нанести удар во имя религии и халифа, пока еще не поздно. Они, простые прихлебатели, в которых въелась привычка к послушанию, последовали его словам и готовили нам войну.
Друзы, запоздалые услуги которых я этой ночью резко отказался вознаграждать, вняли ему. Это были сектанты, которым не было дела ни до ислама, ни до халифа, ни до турок, ни до Абд эль Кадера: но бунт против христиан означал поживу и, возможно, погромы среди маронитов. Поэтому они схватились за оружие и принялись крушить открытые лавки.