— Боже, что подумают люди, если увидят это? Каждый скажет: мол, сын такого посадил на своего коня свою белоушую жену, а сам остался у земляного очага. Ай, срам, ай, срам…
Батийна подошла вплотную к светло-серому. Хозяин коня сделал несколько бесцельных шагов в сторону, потом оглянулся, изливая свою обиду:
— Что за издевательства новой власти надо мной, а? С той поры, как Аксур стал скакуном, никто, кроме меня, не садился на него. Я не представляю себе, как это баба поедет на моем благородном коне, рожденном ветром?
Следя, как удаляется Батийна на Аксуре, он завопил:
— Ой, скажите, чтоб она вернулась! Дайте ей другого коня! Провожатый, что ехал рядом с Батийной, стал оглядываться.
— Путь наш далек. Поехали быстрей, — приказала Батийна. Она хлестнула камчой коня вкось по крупу. Аксур, который и без того шел спорым шагом, рванулся, вскинул уши и помчался рысью.
Батийна то улыбалась, то хмурилась, пришпоривая коня. В седле она сидела крепко, по-джигитски, чуть подавшись грудью вперед, — по ее посадке не сразу угадаешь женщину. Провожатый порой отставал от нее, хлопая полами своего кементая, восхищался ее молодцеватой ездой. «На то она и женщина, чтобы развлекать мужчину на длинной глухой дороге. Ну-ка, догоню ее…» — мелькнула у него мысль.
Провожатый догнал Батийну и некоторое время ехал рядом. Он досадовал, что не в силах поддеть ее шуткой, и время от времени причмокивал губами:
«Неужто рядом с хорошенькой женщиной, похожей на спелое яблоко, не смогу попасти коня здесь, в этом безлюдном затишке с зеленой травой? Как бы не зашелся у меня язык, когда после моего возвращения кое-кто спросит: «Не пробовал ли ты сыграть в альчики с женщиной-начальницей?»
— Вы, кажется, устали, аяш… — подцепил он Батийну.
— А что, если устала? Едва ли тут попадется юрта с затянутым тюндюком, — отшутилась Батийна.
«Женщина, даже самая большая начальница, все равно должна развлекать джигита», — хотел он было сказать, но Батийна, вовсю пришпорив коня, бросила на ходу:
— Стегани-ка своего коня и живей доскачем!
Аксур мчался легко и свободно, словно на нем были пушинки, то и дело мотая головой, вскидывая челку и яро фыркая. Не в пример скакунам, обычно поджимающим уши, Аксур навостривал уши и, глядя куда-то вдаль, несся, едва касаясь земли, словно косуля. Рослый, но удобный в езде, он так мягко пластался под Батийной, что она совершенно не ощущала толчков в жестком седле. Длинная черная грива Аксура переливалась, точно струя воды.
Тугой ветер, будто освежающее дыхание реки, бьет в лицо Батийне, и чем быстрее скачет Аксур, тем спокойнее у нее на душе. Взбираясь по склону перевала, она ни разу не натянула поводьев. Провожатый отстал далеко: что-то не слышно топота его коня. Батийна стала натягивать поводья, но Аксур, вошедший в азарт бега, без единой капли пота на боках и на шее мотал головой и фыркал, словно просил: «Только не дергай меня!» «Сохрани боже! Не унесет ли он меня куда глаза глядят?!» Аксур распалился так, что, казалось, полетит птицей, если только заслышит топот другого коня или чей-нибудь подзадоривающий крик, — никто его не остановит тогда, не то что женщина. Батийна — в нее все же закрался страх — ласково похлопала Аксура по шее и еще поднатянула поводья: