Госпожа Эржебет улыбнулась, приняв шутку.
— Низка была бы у Войка поденная плата. И до Тительрева не добрался бы с заработанными талерами…
— Ух ты! — вскричал Радуй. — И опять не мне, брат, досталось!
Однако Эржебет и его не оставила без подарка.
— Да и вашей милости, Радуй, тоже нечем особо похваляться! Без жены человек что трухлявое дерево.
— Ну, брат, мы свое получили! И мне перепало на орехи!
— Лучше бы она с талерами так поспешала.
— Талеры, талеры, всегда только талеры, просто голова пухнет. А сяду прясть или по хозяйству хлопочу — не нравится. Да откуда же талерам быть, как не от усердия моего да бережливости? Король-то вам небось за военную службу не платит!..
— А крепость, Эржи? Хуняд да угодья при нем? Это тебе не кот наплакал!
— Да ведь и крепость-то скорей за талеры пожалована, чем за ратную службу…
— За что дали, за то и есть. А коли служба у короля нашего Сигизмунда в том порой состоит, чтобы талеры ему ссужать, так ты и не скупись, пошарь как следует на дне сундука. Не себе радость доставляю, сыновьям лучшей жизни хочу, ты и сама хорошо про то знаешь.
— Ой ли? Вот Радуй свидетель, что и вашей милости из тех талеров перепадает… чтобы иной раз потешиться вволю в чужеземных краях, — тотчас отозвалась Эржебет. Но суровость ее вдруг как рукой сняло, она даже улыбнулась. — Да где же это Янко пропадает? Целый день глаз не кажет.
— В горах бродяжничает. Зверя выслеживает да байки крепостных слушает. Иное-то и на ум нейдет, как из Уйлака прибыл.
— Как погляжу, крепостные и есть тот зверь, коего он выслеживает. Девки крепостные, — снова съехидничал Радуй. — Зрелый уж парень Янко, и сам чует, что истинным мужчиной стал!..
— У вашей милости нынче и разговора иного нет, — с искренним возмущением попрекнула его госпожа Эржебет; могучий усатый воин всерьез смутился, неловко пробормотал что-то, оправдываясь, но объяснение ему не удалось, и он неуклюже затоптался, тяжело переступая с ноги на ногу. Всего охотнее он выбрался бы отсюда на волю, по отступать посрамленным не хотелось, поэтому он только отошел к другому окну и через решетку стал смотреть на раскинувшуюся перед его глазами картину: на Черну, извилистой лентой убегавшую от крепости вдаль; на изъезженную, повторявшую изгибы реки дорогу, по которой теперь тащились груженные сеном возы, запряженные ленивыми откормленными волами; на ярко-желтые и ржавые хребты гор. Радуй смотрел долго, по мысли его все ворочались вокруг полученного выговора, покуда он, не утерпев, возразил еще раз:
— Сударыня-сестрица уже и шуток понимать не желает!..