Трудно представить, но еще труднее выразить словами смятение и ужас, охватившие римлян при первых слухах об опасности, угрожающей их отечеству. Веселью и удовольствиям на смену пришли печаль и уныние. Все, не доверяя более друг другу, не отваживались даже делиться с близкими и друзьями обуревавшими их чувствами. Прежде всего женщины, робкие по натуре, живее мужчин почувствовали всю тяжесть зла, которое им предстояло испытать в самом скором времени. Они представляли себе Катилину, с мечом в руках мечущегося во главе шайки разбойников по городу и наполняющего его тем самым ужасом и насилием. В страхе воздевали они руки к небу, заранее оплакивая горькую судьбу своих родных и близких. Таковы были чувства, которые один человек сумел возбудить в душе своих соотечественников. Выть может, покажется удивительным то, что римляне разом, одним махом не положили конец своему беспокойству, изгнав из числа живущих на этом свете творца и автора подстерегающего их зла. Справедливости ради признаем, это тоже было сопряжено с немалыми трудностями: Катилину окружали люди, всегда готовые пролить за него свою кровь. А сверх того, точно о заговоре ничего не было известно, ибо все, чем располагал сенат, заключалось в свидетельстве, не вызывающем особого доверия и исходящем от женщины, известной своей дурной репутацией. Достаточно ли было такого свидетеля, чтобы погубить человека столь высокого положения? Вспомним, если бы не несдержанность Курия, против него не возникло бы даже тени подозрения, ибо, несмотря на все обещания щедро награждать добровольных доносчиков и осведомителей, способных хоть что-нибудь выведать и сообщить о готовящемся перевороте, таковых совсем не оказалось. Никто не спешил воспользоваться щедростью сената в столь темном и опасном деле. Вместе с тем убеждение, крепнущее в правящих кругах Римской республики, что ей угрожает неминуемая опасность, так или иначе вынуждало собирать силы и готовить войска для отражения угрозы. Напряжение в городе росло. Всем было ясно, что скоро разразится гроза. Тем временем Катилина имел неосторожность не только не покидать Рима, но и явиться на собрание сенаторов, чтобы лично оправдаться перед ними. Тогда-то Цицерон и произнес свою речь, хорошо нам известную под названием «Второй речи против Катилины». Когда оратор закончил ее, Катилина со сдержанным смирением и видимой покорностью умолял сенаторов не верить клевете, которой недруги хотят очернить его славу. Произнеся в свою очередь хвалебную речь в защиту своего рода и деяний, он высказал немало резких обвинений против Цицерона, которому ставил в вину низкое происхождение и неуважение интересов старинных аристократических родов Рима. Некоторые члены сената не смогли стерпеть такого обращения с защитником отечества, выступили против Катилины, назвав его всеми мыслимыми и немыслимыми именами, которые он заслуживал. Тогда этот недостойный гражданин в ярости от встреченного им отпора воскликнул: «Поскольку враги ясно показали мне, сколь сильно ненавидят меня, пусть даст им отпор моя месть!» После такого заключения, ясно отдавая себе отчет в идее, что далее оставаться ему в Риме нельзя, он не замедлил направиться в лагерь к Манлию. Но прежде чем уехать, он горячо советовал Цетегу и Лентулу как можно скорее разделаться с Цицероном и не откладывать с исполнением намеченных убийств и поджогов, — словом, со всеми теми гнусностями, которые были уготованы Республике. В то же время он обещал всем своим сообщникам в скором времени явиться к ним на помощь во главе мощной армии.