Хроники внутреннего сгорания (Долгарева) - страница 21

кто когда-то меня любил (или черта с два),

говорит: теперь уже не важны слова,

так решай сама, не слушай же никого,

но от вечной войны у меня болит голова,

и не знаю, долго ли топать под синевой.

И тогда вдруг третий становится незнаком,

и лицо его словно скрыто под пеленой,

и тогда говорит он: слушай, иди за мной,

а в груди нарастает, ширится снежный ком.

Говорит: выходи, и хватит жить под замком.

Выходи на свет,

пора воевать самой.

Тот кто был тобою любим

Тот уже не вернется назад

Брошен рваный ситцевый дым

На двора оголенный квадрат

Утро яркое как аскорбин

Почки выбросил старый каштан

Тот, кто был тобою любим,

Тот шагнул за меридиан

И теперь идет по траве

Несейчашних нездешних мест

И в башке его звонкий свет

И разбойничий высвист-твист

Тот кто был тобою любим

Не вернется обратно млеть

Он идет по путям иным

И босые пятки в земле

ВЕСЕННИЙ БЛЮЗ

1.

И если все это музыка — то, вероятно, блюз.

садится тонкое солнце, как над плантацией хлопка

садилось за двести лет до этой апрели робкой,

и город пустой и шумный, как американский Юг,

изогнут закат над ним завершившей скобкой.

И над водой опускается солнца круг,

и старый негр трубу опустил из рук.

(и, если я существую, — то, верно, тебя люблю).

И если это кино — то это немое кино:

такой черно-желтой сепией тени вечерних,

потерянных поколений, людских свечений,

неуловимо тонких и светлых, но

покрылись дороги и крыши налетом черни,

покрылись ночным очертания куполов.

А слов не бывает. И, впрочем, не нужно слов.

И если все это песня — то в кулаке

зажатая, чтоб не прозвучала немного раньше.

Прошел закат, излишки с лица стиравший,

а все это — реки города-на-песке,

по пояс осевшего в солнечный день вчерашний.

А вечер над кленами в небо летит налегке,

и тонкая музыка тихо бредет по реке.

2.

Я буду кричать, что я счастлива — ненадолго,

апрель — это хрупкая девочка босиком,

я знаю, что нет любви, кроме чувства долга,

я знаю, что ведьмы придумали слово «потом»,

но в этой апрели — радость почти Ассоли,

и алое небо разорвано на ветру,

и можно — босой, по набережной, и колет

под левым ребром — строки я не подберу.

Я буду кричать, что я счастлива. Ненадолго.

Изгрызть караваи железные, исходить

железные сапоги, и в яйце иголка,

и перетирается временем медная нить.

Я буду кричать — и скоро останусь криком,

по новостройкам эхом осяду, и

останусь пылинкой в окне мелькнувшего блика

и камушком малым, что в море несут ручьи.

Я буду кричать, что я счастлива — и неважно,

что позже — плести рубашки из крапивы,

все будет дальше, и воробьем бумажным

осядет на краешке розовой синевы.

Я буду идти, по дороге крошки бросая,