а потом по прямой до вокзала,
ну а что недописала, недосказала,
ну когда и кого, скажи мне, это держало?
Тополиный пух на одежду липнет,
оглушительно пахнут липы.
Ну вот так и иди, держись, бывай, не болей.
Электричка идет дорогой среди полей.
Тополиный пух оседает поезду вслед.
Эй, привет тебе, мой город, привет.
В тамбуре дым сигаретный и тишина,
где твоя пятая сторона,
где твоя пятая сторона,
пятая сторона?..
КИНЕМАТОГРАФ
Предпоследний кадр: крещендо, замерший зал.
На экране — город, по-весеннему оголенный.
Она едет по чужому городу на вокзал,
у ночного таксиста глаза Харона,
желтоватые руки, километраж на лице,
и пустая дорога, и скорость все выше, выше.
У нее глаза — вперед,
словно — сквозь прицел,
вот тебе путь, иди же.
И еще предпоследний: он тоже идет домой,
у подъезда закуривает смятую сигарету.
Тихий-тихий далекий гул на подступах к лету,
в духоте начинается дождь ночной.
Вот тебе твоя дорога.
Ступай же.
Редкие дождинки текут по ее волосам.
Они друг другу никто; мир становится больше и дальше;
просто — две стороны
ленты
Мёбиуса.
Господи, что ты им уготовил? — не говори,
обрывается в небе их дерганное стаккато,
время обмирает перед финальным кадром,
тянется и длится секунда внутри.
Вот она, твоя бесконечная песня лета,
пронизывает далекий метеоритный пояс.
Падает на асфальт смятая сигарета.
Напрягая все тело, трогается поезд.
ПОСЛЕ
Так и кончится, друг мой, к этому и придет:
я приеду сюда на какой-нибудь Новый Год
(непременно елки, и апельсины, и вьюга),
на какой-нибудь площади, где гуляет народ,
мы столкнемся — и не узнаем друг друга.
Ах, мой друг, какая обыденная зима.
«После любви» — это грустный длинный роман.
Это жизнь, состоящая из послелюбовий.
После бара, держась за стеночку, по домам,
и чего же боле.
На морозе видно далеко-далеко вперед
в новую жизнь, в какой-нибудь новый год,
выйдешь пьяный на улицу — что там дальше, весна ли?
А какое наутро похмелье башку дерет —
мы с тобой иначе бы
не узнали.
Мама, я слишком выгорел этой войной,
мама, я есть дорога и плоть земли,
выжженый, перелопаченный и больной,
все, что мы защищали — да не смогли.
Мама, сержант сказал — из таких, как я,
никогда не выйдет правильного солдата.
Мам, я совсем не воин. Я кровь в ручьях,
возле дороги притоптанная мята.
Недопоэт, недовоин, ах, времена.
Время — самое правильное для смерти.
Мама, она последняя, эта война.
Больше не будет уже ничего — не верьте
там, в еще нетронутых городах
интернет-новостям и дикторам телевещаний.
Мама, мы все рождались тут на свой страх,
ожидая, когда позовут на выход с вещами.
Мам, я не знаю, сколько еще протяну,