Хроники внутреннего сгорания (Долгарева) - страница 36


ты там держись, но старайся уже не ждать.


Мама, я слишком люблю эту страну,


чтобы за нее убивать.

Вот она, последняя ночь, серебристая близь. Месяц гребешки полынного моря лижет. Каждую ночь приходит мой рыжий Лис, каждый раз садится чуточку ближе.


Тянется пауза, длинный последний такт — запрокинув голову в гул этот медный, так солдат на войну провожали, так расставались с друзьями в самый последний. Впрочем, если отсутствуют родичи и друзья — вот он, рыжий Лис, оглянись, застынь. Нет, я не принц (и не маленький), просто я — так уж получилось, один.

Так уж получилось, что с этим не везет подлецам, чтобы приручались, смотрели глазами карими, чтобы ждали, звонили, встречали возле крыльца. Если приручались, то быстро и отвыкали. Вот теперь уходишь в последнюю ночь, вот лежишь, уронив башку в небеса, и вполне заведомо одинок. Даже Лис не успел приблизиться до конца.

Вот он, рыжий, шерсть на ветру искрится, он мне вместо друзей и, по сути, дома. Как обидно быть идиотом слегка за тридцать — все вполне могло сложиться и по другому. Ветер тучи плавит, звезды в созвездья нижет, обдувает луны надбитое блюдце. Как обидно, что Лис не успел подойти поближе. Как обидно, что я не смогу до него дотянуться.

Вот она, звездная дорога, вот он, причал, молоком полынным сочится.

Пусть ему скажут, чтобы он по мне не скучал — я бы, например, все равно не сумел приручиться.

И такое лето ждет впереди,


ты сидишь и травинку жуешь,


и ты смотришь — а дыра у тебя в груди


так, что можно просунуть нож.

Припорошен вечер желтой пыльцой,


и фонарь горит.


Бог нас любит — уродов и подлецов,


солнце смотрит прямо тебе в лицо,


тишина внутри.

И ты смотришь внутрь — и все струны в тебе молчат,


только солнце расплывается


и звучит,

и пылинки на острие луча


так отчетливо горячи.

СКАЗКА ПРО СУДЬБУ

Ах, какое лето, мой мальчик, какое лето — разноцветь полей нарезана винегретом, застывают мухи в янтарном вечере. Медленнеет время, солнцем согрето, ближе к темноте оживают вещи. Истекают плодами абрикосовые деревья, под лучами останавливаются часы… желтокудрый мальчик, смешной мой Иван-Царевич, мой хороший мальчик, чужой сын.

У июля кровь золотая, глаза — не меньше, волосы схватили липовую пыльцу. Ты будешь, мой мальчик, любить двух хороших женщин, одну — на восходе, вторую — ближе к концу. И двоим сумеешь открыться ты и довериться, ах, какое лето, как славно и хорошо. Первой, мой мальчик, ты будешь платить сердцем, ну какая малость, мой мальчик, сердце и сердце, за вторую придется платить душой.