моя любовь — печатями под кожей,
всегда на грани жизни и тоски.
Я не умею не любить, и все же
всегда сквозь боль: захочешь, так рискни.
Всегда на грани истины и смерти
дрожат и светят в этой тишине
зеленый ветер, что пылинки вертит,
огни домов в туманной пелене,
и фонари: моргают и слепят.
Всегда и все — на грани,
но тебя
я не отдам ни смерти, ни войне.
И крепче пуповины нас связала
моя тоска и эти острова
такой внезапной правды — не в словах,
а в огоньках полночного вокзала.
А значит — остаемся зимовать
и под одним, конечно, одеялом.
А ветер влажно лижет небосвод,
и по нему полосочка косая.
Проходит смерть, рукой тебя касаясь,
но ничего она не заберет.
РЕПОРТАЖ С МЕСТА СОБЫТИЙ
А они танцуют на площади в этот холод — молодые лица, выгнутые тела. Не покинь их, Боже, тех, кто навеки молод, голубых от холода, промороженных добела. А у них тут флаги, а они кричат воедино, (а улыбка молодого счастливого зверя). Не покинь их, желтых от чая и никотина, не покинь их, Боже, они же верят.
Как они смеются, кричат, как держатся за руки (Боже, научи меня, научи меня заново). Они знают, что главное зло носит имя Азарова и со знанием этим встречают на площади зарево.
Пусть стоят здесь с теми, которые приехали, вышли,
те, кто выжили,
те, кто выжгли
изнутри из себя эту юность, что неба выше, разучились говорить «мы вместе» и «ненавижу».
Как нас много, говорят они, нас, мол, не одолеть. Боже мой, пусть они не знают, как это — смерть.
Пусть они навсегда будут молоды и светлоглазы, пусть они верят, что истребят заразу, пусть они стоят до рассвета.
Видишь, Господи, как они верят во все и сразу.
Полюби их за это.
Август истекает малиновым соком, солнечная терраса, вино, омлет. У тебя чудесный дом и жена под боком, и с войны прошло четырнадцать, что ли, лет.
У тебя осталось четыре шрама на коже, впрочем, тема войны в семье стара и избита. Просто раз в пару месяцев тебе снится одно и то же, не уснешь, пока не глотнешь медицинского спирта.
Вы тогда отступали через твою деревню, осень била ветром, смеялась пылью в глаза, за тобой раскачивались деревья, листья путались в отросших твоих волосах. Вы остались на ночь, и ты пошел не к родителям — ты нашел старый домик рыжеволосой Элли. Ни соседи, ни друзья твои не увидели, как вы держались за руки, как смотрели.
Как вы падали в сено, как смеялись и обнимались, даром что завтра опять бесконечное отступление, тебе дал господь эту малую малость — говорить с ней, посадив ее на колени.
А у Элли теплое тело и круглые груди, а осенние ночи длинны, длинны. И неважно, совсем неважно, что скажут люди, если двое вас, счастливых, как до войны. Как вам ветер в окна гудел неистово, как зияло небо морозовеющей синевой. Как ты вышел под утро воздуха глотнуть серебристого, а вернулся — и в доме не было никого.