Но всю жизнь — всю жизнь! — привыкали к жизни,
к колебаниям курсов, к дороговизне,
привыкали и к бедности, и к изобилью,
и совсем забыли про смерть, забыли.
Привыкали жить и верить любимым,
и не верить в смерть. Пролетали мимо
сводки новостей, прогнозы погоды.
Привыкали жить, не считая годы.
Чернозема вкус касается губ.
Чернозема хватит и вширь, и вглубь.
Я пишу землей по треснувшим окнам:
«Ничего, ничего. Ко всему привыкнем».
В город пришла война.
В город ложатся мины.
В городе разорвало водопровод,
и течет вода мутным потоком длинным,
и людская кровь, с ней смешиваясь, течет.
А Серега — не воин и не герой.
Серега обычный парень.
Просто делает свою работу, чинит водопровод
под обстрелом, под жарким и душным паром.
И вода, смешавшись с кровью, по улицам все течет.
И конечно, одна из мин
становится для него последней.
И Серега встает, отряхиваясь от крови,
и идет, и сияние у него по следу,
и от осколка дырочка у брови.
И Серега приходит в рай — а куда еще?
Тень с земли силуэт у него чернит.
И говорит он: «Господи, у тебя тут течет,
кровавый дождь отсюда течет,
давай попробую починить».
Смерть придет, у нее будут твои глаза.
Женщина стоит на балконе,
развешивает бельё.
У степного ветра ледяные ладони,
он рвёт лепестки во дворе моём.
И лепестки, кремовые и белые,
яблоневые и абрикосовые,
сбиваются в стаи, избавляясь от тела,
и летят, бесконечно розовые
в лучах восходящего солнца,
летят на восток и на запад,
на юг и на север,
и по всей по земле несётся
их исчезающе нежный запах.
Женщина стоит на балконе,
ветер рвет бельё у неё из рук.
Скоро он станет спокойней,
кончится линия, закроется круг.
Я стану маленькая, меня позовут домой.
У смерти моей будут руки твои,
и взгляд будет твой.
Пахнет невидимыми яблоневыми лепестками
Пахнет водой, бьющейся на причале.
Смерть будет качать меня твоими руками,
мне очень нужно, чтобы меня качали.
Потому что я совсем не герой, ну какой из меня герой.
Потому что я ребенок, и кот, и камушек твой ручной.
Женщина стоит в лучах тишины.
Лепестки летят на четыре все стороны,
рассказать, что никто не хочет войны.
На все на четыре стороны,
над степными просторами.
Истончившиеся до запаха лепестки;
их качает ветер и песенку им поёт,
безымянны они, невидимы и легки,
никогда не кончится их полёт.
Для тех, кто погиб в бою,
есть специальный рай,
где не надо просыпаться по крику «Вставай»,
где вражеская не прет пехота,
не утюжит прицельно арта,
где нет дурака-замполита,
штабных бумаг,
вообще ни черта
из земного страшного;
и в обед
борщ с картошкой жареной вместо галет.
В какой-то момент
он стучит по столу специального
ангела такого в погонах,