.
Так кем же была Эмилия – несчастной простушкой, искренне полюбившей молодого русского, или расчетливой лореткой, тянувшей из него деньги? Такая постановка вопроса заведомо неверна и бьет мимо цели, поскольку исходит из упрощенных представлений о человеческой личности и коммуникации между публичной женщиной и ее клиентами. Один и тот же человек, в том числе и публичная женщина, в разных ситуациях может носить различные маски и – осознанно или нет – прибегать к разным риторическим стратегиям самооправдания и убеждения. Кроме того, живущий в Париже Доманевский воспроизводил влиятельный в то время дискурс о лоретках как о женщинах, опасных для нравственных основ французского общества. Такое представление сложилось в первой половине 1850-х годов под влиянием физиологического очерка молодых братьев Гонкуров «Лоретка» (1853) и одноименной новеллы Эжена Сю 1854 г. Оба текста стигматизировали лореток, проецируя на них общественные страхи по поводу моральной деградации французского общества и стремительных экономических изменений. Лоретки обвинялись чуть ли не во всех возможных грехах – лицемерии, беспринципности, хитрости, циничном манипулировании любовью мужчин исключительно ради денег[104].
Явно разделяя подобные представления, Доманевский интерпретировал свои разговоры с Эмилией не в ее пользу, очевидно, подверстывая ее поведение под уже готовый типаж. Все разговоры Карла с Телье вращались вокруг проблемы женской верности – так разведчик рассчитывал «прощупать» готовность женщины последовать за Добролюбовым не только в Италию, но и, возможно, в Петербург, и стать его супругой. Доманевский умышленно напугал Эмилию и «старуху» (т. е. ее мать) рассказом о суровом обычае русских убивать неверных жен (сам он якобы убил уже двух). После этих слов мать Эмилии побледнела и, оставив рукоделие, заявила, что не поедет в Россию и дочь не пустит[105]. Эта сцена дала Доманевскому лишний повод убеждать Добролюбова решительно порвать с парижской «лореткой».
Визиты Доманевского заставили Эмилию думать, что Добролюбов все еще ей интересуется и потому 14 января 1861 г. она, не дожидаясь, пока он сам напишет, отправила ему большое письмо с описанием своей текущей жизни. Прежде всего она признавалась в «любви» и заверяла, что это довольно стойкое чувство, которое «не забывается» (письмо № 64, с. 219). Невозможно рассматривать эти строки в категориях «правда-ложь», потому что они не были ни тем, ни другим. Скорее всего, они были очень ситуативным изъявлением какого-то чувства или воспоминания о нем, обусловленным материальной нуждой Телье и надеждой на помощь от Добролюбова. Женщина сокрушалась о своих несчастьях, описывая свои долги за квартиру и болезнь матери. Наиболее примечательно, что Эмилия констатировала невозможность работать как прежде, поскольку что-то в ней безвозвратно изменилось: она больше не может с прежней самообладанием и легкостью общаться с мужчинами и принимать клиентов: