Он продолжал ходить туда-сюда по мягкому ковру. Несмотря на массивное тело, его движения отличались грацией. Она сказывалась даже в том, как он убирал руку в карман и как обращался с сигаретой. В нем чувствовалась не просто сила, а уверенность и скрывающаяся за иронией проницательность. Однако каким бы ни был он серьезным, в нем отсутствовали признаки узости мысли, свойственной фанатикам. Об убийствах, суицидах, венерических заболеваниях, ампутированных конечностях и перекроенных лицах он говорил с легкой насмешкой. «Это неизбежно», – произнес он, а голос его, казалось, хотел сказать: «Мы идем на это – решительно. Но мы не этим будем заниматься, когда жизнь снова станет такой, что ее стоит жить». На Уинстона нахлынула идущая от О’Брайена волна восхищения, почти обожания. На мгновенье он забыл о фигуре Гольдштейна, находящегося в тени. Глядя на сильные плечи О’Брайена и грубо очерченное лицо – некрасивое и вместе с тем умное, трудно было поверить, что такой может потерпеть поражение. Нет такой уловки, которую он бы не разгадал, нет такой опасности, которую он бы не предвидел. Похоже, даже Джулия впечатлилась. Она отложила сигарету и внимательно слушала. Между тем О’Брайен продолжал:
– До вас, конечно, доходили слухи о существовании Братства. Не сомневаюсь, что у вас сложилось свое представление о нем. Вы, вероятно, воображаете огромный подпольный мир заговорщиков, секретные собрания в подвалах, нацарапанные на стенах послания, распознавание друг друга по паролю или особому жесту руки. Ничего этого нет. Члены Братства не могут узнать друг друга каким-либо способом, ни один из них не знает в лицо более чем несколько человек. Сам Гольдштейн, попади он в руки полиции мыслей, не смог бы предоставить полный список членов или выдать какую-либо информацию, которая помогла бы получить полный список. Таких списков не существует. Братство нельзя уничтожить, потому что оно не является организацией в привычном смысле этого слова. Ничто не скрепляет его, кроме идеи, которая в свою очередь неистребима. Вы не сможете поддерживать себя ничем иным – лишь идеей. У вас не будет ни товарищеского плеча, ни ободрения. Когда вас в конце концов схватят, не ждите помощи. Мы никогда не помогаем своим членам. Самое большее, если крайне необходимо, чтобы кто-то хранил молчание, нам иной раз удается передать в камеру острую бритву. Вам придется привыкнуть жить без результата и без надежды. Вы будете работать в течение некоторого времени, затем вас поймают, вы признаетесь и после умрете. Это единственный результат, который вам суждено увидеть. Нет никаких оснований полагать, что значимые изменения произойдут за время жизни нашего поколения. Мы мертвы. Настоящая жизнь лишь в будущем. Мы только строим ее, будучи сами горстками пыли или обломками кости. Однако никто не знает, когда наступит это будущее. Может быть, через тысячу лет. В настоящем же ничто невозможно, кроме как понемногу расширять область здравомыслия. Мы не можем действовать сообща. В наших силах лишь распространять знания, передавая их от человека к человеку, от поколения к поколению. У нас нет другого пути в условиях существования полиции мыслей.