1984 (Оруэлл) - страница 107

Уинстон задумался. Вроде бы ему нечего больше спрашивать. Еще меньше хотелось произносить высокопарные и банальные фразы. И вместо того, чтобы поинтересоваться у О’Брайена о чем-то, имеющем прямое отношение к нему или Братству, он вдруг мысленно увидел совмещенную картину-видение темной спальни, где провела последние дни его мать, и маленькой комнатки над магазинчиком мистера Чаррингтона, стеклянного пресс-папье и гравюры на стали, оправленной в раму из розового дерева. И он вдруг почему-то сказал:

– А вам случайно не приходилось слышать одно старое стихотворение, которое начинается так: «Апельсины и лимоны – слышатся Клемента звоны»?

И снова О’Брайен кивнул. И с обычной для него серьезной учтивостью закончил строфу:

– Вы знаете последнюю строчку! – воскликнул Уинстон.

– Да, я знаю последнюю строчку. Но сейчас, боюсь, вам пора уходить. Я хотел бы вам тоже таблетку дать.

Когда Уинстон встал, О’Брайен протянул ему руку. Пальцы Уинстона хрустнули от крепкого рукопожатия. Шагнув за порог, Уинстон обернулся, но О’Брайен, видимо, уже обдумывал что-то другое. Он ждал, держа руку на кнопке, включавшей телеэкран. За его спиной виднелся письменный стол с зеленой лампой на нем, диктопис и проволочные корзинки, доверху заполненные бумагами. Действие завершилось. Уинстону пришло в голову, что через полминуты О’Брайен вернется к делам, к важной работе на благо Партии.

Уинстон от усталости ощущал себя студнем. Студень – подходящее слово. Оно вдруг почему-то пришло ему в голову. Ему казалось, что он похож на желе не только из-за слабости, но еще и из-за полупрозрачности. Подними он сейчас руку – и через нее можно на свет смотреть. Огромная нагрузка на работе высосала из него кровь и лимфу, оставив лишь хрупкое сплетение нервов, кости и череп. Все ощущения стали намного резче и сильнее. Комбинезон натирал плечи, тротуар раздражал ступни, и даже сгибание требовало таких усилий, что хрустели суставы.

За пять дней он отработал более девяноста часов. Как и все остальные в Министерстве. Но сейчас все закончилось, и в буквальном смысле слова работы не было – совершенно никакой партийной работы до завтрашнего утра. Он мог шесть часов провести в убежище, а еще девять – в собственной постели. Светило ласковое послеполуденное солнце, и он медленно шел по грязной улице в сторону магазинчика мистера Чаррингтона, поглядывая одним глазом, не появился ли где патруль, но при этом будучи почему-то убежденным, что сегодня ему ни от кого не грозит опасность. Тяжелый портфель, который он нес, на каждый шаг отвечал ударом по колену, отчего по ноге вверх и вниз бежали мурашки. Внутри портфеля лежала книга, которой он владел уже шесть дней, но пока еще не начинал читать и даже взглянуть на нее не успел.