Двумя пальцами он схватился за один из оставшихся во рту у Уинстона передних зубов. Острая короткая боль пронзила челюсть Уинстона. О’Брайен вырвал болтающийся зуб с корнем. И швырнул его в другой конец камеры.
– Вы гниете, – заметил он, – вы разваливаетесь на куски. И кто вы? Мешок дерьма. Повернитесь и посмотрите снова в зеркало. Вы видите, что смотрит на вас? Это последний человек. Если вы человек, то вот она, человечность. А сейчас одевайтесь.
Уинстон начал медленно и неуклюже одеваться. До сего момента он, казалось, не замечал, каким худым и слабым он стал. В его голове крутилась одна мысль: он, возможно, здесь дольше, чем думал. И затем, прикрываясь жалкими лохмотьями, он вдруг ощутил страшную жалость к своему разрушенному телу. Не понимая, что он делает, он упал на маленькую табуретку, стоявшую у кровати, и расплакался. Он осознавал свое уродство, свое постыдное положение – кучка костей в отрепье вместо нижнего белья сидит и рыдает в ослепительно-белом свете ламп; но остановиться он не мог. О’Брайен положил руку ему на плечо – почти по-доброму.
– Это не будет продолжаться вечно, – сказал он. – Вы можете прекратить это, когда захотите. Все зависит от вас!
– Это вы сделали, – рыдал Уинстон. – Вы низвели меня до такого состояния.
– Нет, Уинстон, это вы себя низвели. Вы пошли на это, когда противопоставили себя Партии. Все это содержалось уже в вашем первом действии. Не случилось ничего из того, чего бы вы ни предвидели.
Он помолчал и затем продолжил:
– Мы избивали вас, Уинстон. Мы сломали вас. Вы видите, на что похоже ваше тело. И разум ваш в таком же состоянии. Не думаю, что в вас осталось много гордости. Вас пинали, били и оскорбляли, вы визжали от боли, вы катались по полу в собственной крови и блевотине. Вы умоляли о пощаде, вы предали всех и вся. Можете ли вы назвать хоть одно унижение, которого вы не испытали?
Уинстон перестал всхлипывать, хотя слезы по-прежнему текли из его глаз. Он посмотрел на О’Брайена.
– Я не предал Джулию, – произнес он.
О’Брайен задумчиво посмотрел на него сверху вниз.
– Нет, – сказал он. – Нет, это чистая правда. Вы не предали Джулию.
Глубокое уважение к О’Брайену, которое ничто, казалось, не способно уничтожить, снова затопило сердце Уинстона. Как он умен, думал он, как умен! Не было такого случая, чтобы О’Брайен не понимал того, что сказал ему Уинстон. Любой другой тут же бы ответил, что он ПРЕДАЛ Джулию. Чего они не вытащили из него под пыткой? Он рассказал им все, что знал о ней, о ее привычках, характере, о ее прошлой жизни; он в подробностях описал, что происходило на их встречах, все, что он говорил ей, а она – ему, их еду с черного рынка, их сексуальные отношения, их неопределенный заговор против Партии – все. Однако в том смысле, в каком он понимал это слово, он ее не предал. Он не перестал любить ее, и его чувства к ней не изменились. О’Брайен понял это без всяких объяснений.