Он постарался выбросить видение из головы. Ложная память. Такие ложные воспоминания беспокоили его время от времени. Они не имеют значения, если ты знаешь, что они из себя представляют. Что-то было, а чего-то и не было. Он вернулся к шахматам и снова взял белого коня. И почти сразу же уронил его с глухим звуком на доску. Ему показалось, будто иголка пронзила его руку.
Пронзительный звук фанфар прорезал тишину. Сводка! Победа! Когда перед новостями звучат фанфары, – это всегда означает победу. Что-то вроде электрического разряда пронеслось по всему кафе. Даже официанты остановились и навострили уши.
Фанфары сменил невероятный шум. Из телеэкрана неслись возбужденные голоса, но они тонули в страшном восторженном реве, доносившемся снаружи. Новость будто на крыльях разлеталась по улицам.
Из теленовостей он услышал достаточно, чтобы понять: случилось все именно так, как он и предвидел; огромная морская армада тайно сосредоточила силы для удара в тылу врага, белая стрела отсекла хвост черной. Обрывки победных фраз прорывались сквозь шум: «Потрясающий стратегический маневр… идеальная согласованность… полный разгром… полмиллиона пленных… полная деморализация… контроль над всей Африкой… война вот-вот завершится… победа… величайшая победа в истории человечества… победа, победа, победа!»
Ноги Уинстона под столом непроизвольно двигались. Он не поднялся с места, но мысленно бежал, быстро бежал вместе с уличной толпой и глох от собственного крика. Он снова поднял голову и посмотрел на потрет Большого Брата. Колосс, шагающий над миром! Скала, о которую тщетно бьются азиатские орды! Он подумал, что десять минут назад – да, всего десять минут, – в его душе жила неопределенность, поскольку он не знал, что принесут новости с фронта – победу или поражение. Ах, дело не только в разгроме азиатской армии! Многое изменилось в нем самом с того первого дня в Министерстве любви, но окончательное, необратимое, исцеляющее изменение свершилось лишь сейчас.
Голос из телеэкрана все еще продолжал вещать о пленных, трофеях и побоище, но крики с улицы немного затихли. Официанты вернулись к работе. Один из них подошел с бутылкой джина. Уинстон, пребывая в блаженном забытьи, не обращал никакого внимания на то, как наполняют его стакан. Он больше уже не бежал и не захлебывался в радостных криках. Он снова вернулся в Министерство любви, и все было забыто, а душа его бела как снег. Он находился на публичном суде, во всем признавался, всех обвинял. Он шел по коридору, выложенному белым кафелем, с таким ощущением, будто гуляет в свете солнечных лучей, а вооруженная охрана двигалась сзади. Пуля, которую он так долго ждал, входила в его мозг.