Уинстона охватило чувство отчаяния. Память старика сплошь состояла из кучи мелких и ничего не значащих подробностей. Спрашивай его хоть целый день – ничего толкового не узнаешь. Может, история Партии некоторым образом верна, а может, она и есть чистая правда. И он предпринял последнюю попытку.
– Возможно, я не ясно выразился, – сказал он. – Я вот что пытаюсь сказать. Вы прожили очень долго и жили за много лет до того, как произошла Революция. В 1925 году, например, вы были уже взрослым. Из того, что вы помните, вы бы могли утверждать, что жизнь в 1925 была лучше или хуже, чем сейчас? Если бы вы выбирали, то вы предпочли бы жить в те времена или теперь?
Задумавшись, старик смотрел на мишень для дартса. Он допил пиво – медленнее, чем раньше. И затем произнес с отстраненным видом философа, будто пиво его смягчило.
– Знаю, что ты хочешь услышать, – сказал он. – Ты ждешь, что скажу: я бы лучше снова стал молодым. Большинство людей скажут, что хотели бы снова стать молодыми, если спросить у них. Ведь когда ты молод, ты здоров и силен. А в мои годы никто не чувствует себя хорошо. У меня ужасно ступни болят, а с мочевым и просто беда. Шесть-семь раз за ночь встаю и бегу в туалет. А с другой стороны, в старости есть свои преимущества. Не о чем беспокоиться. Никакой суеты с женщинами – большое дело. У меня женщины лет тридцать не было, поверь мне. И не хочу я их, вот ведь что.
Уинстон оперся спиной о подоконник. Какой смысл продолжать. Он уже собирался взять еще пива, как вдруг старик встал и шаркающей походкой быстро засеменил к воняющему мочой закутку в конце зала. Лишние пол-литра сделали свое дело. Минуту-другую Уинстон поглазел на пустую кружку, а потом как-то неожиданно ноги вынесли его снова на улицу. Не более чем через двадцать лет, думал он, серьезный и простой вопрос, была ли жизнь до Революции лучше или хуже, чем сейчас, станет неразрешимым: на него просто нельзя будет дать ответ. А на самом деле уже и сейчас на него не ответить, так как жалкая горстка представителей старого мира не способна сравнить одну эпоху с другой. Их память хранит миллион бесполезных вещей: ссору с коллегой, поиски пропавшего велосипедного насоса, выражение лица давно умершей сестры, вихри пыли, поднятые ветреным утром семьдесят лет назад. А все важные факты они давно забыли. Они, словно муравьи, которые видят лишь маленькие предметы, а большие не могут. А если память подводит и письменные свидетельства сфальсифицированы, то утверждение Партии о том, что она улучшила условия жизни людей, надо принять за истину, потому что никогда не существовало и не могло существовать каких-либо стандартов, от которых можно было бы оттолкнуться.