В эту минуту течение его мыслей резко оборвалось. Он остановился и осмотрелся. Он находился на узкой улочке, где располагалось несколько маленьких темных магазинчиков, втиснутых между жилыми домами. Прямо над его головой висели три облупившихся металлических шара, когда-то, видимо, позолоченных. Похоже, он узнал это место. Конечно! Он стоял у лавки старьевщика, где однажды купил свой дневник.
Дрожь ужаса пробежала по телу. С самого начала было непростительной глупостью делать эту покупку, и ведь он поклялся никогда больше сюда не приходить. Однако стоило задуматься – ноги сами принесли его на это место. А ведь он надеялся, что ведение дневника оградит его от столь самоубийственных порывов. Между тем он заметил: несмотря на то, что уже почти двадцать один час, магазинчик еще открыт. Он решил, что будет менее подозрительным войти внутрь, чем околачиваться на тротуаре, и потому шагнул в дверь. Если спросят, то можно сказать, будто зашел поинтересоваться, нет ли у них бритвенных лезвий.
Хозяин как раз зажигал подвесную керосиновую лампу, которая испускала чадящий, но при этом уютный запах. Это был человек лет шестидесяти, болезненного вида, сгорбленный, с длинным добродушным носом и приветливыми глазами, плохо видными за толстыми стеклами очков. Волосы у него почти белые, а брови – пушные и еще черные. Очки, мягкие манеры, суетливые движения и то, что на нем был поношенный пиджак из черного вельвета, – все это придавало ему интеллигентный облик литератора или, быть может, музыканта. Голос его звучал тихо, будто он потускнел со временем, а акцент ощущался гораздо меньше, чем у большей части пролов.
– Я узнал вас еще там, на тротуаре, – сразу же сказал он. – Вы джентльмен, который приобрел альбом для молодой леди. Какая прекрасная бумага, скажу я вам. Раньше ее называли «кремовая верже». Такую уже, осмелюсь доложить, лет пятьдесят не делают. – Он посмотрел на Уинстона поверх очков. – Могу я предложить вам что-то конкретное? Или вы просто пришли посмотреть?
– Я мимо шел, – неопределенно ответил Уинстон. – Вот решил заглянуть. Мне ничего конкретного не нужно.
– Это и лучше, – ответил продавец, – потому что не думаю, что мог бы вам что-то продать. – Он сложил руки в знак извинения. – Сами видите: лавка, можно сказать, пуста. Между нами говоря, торговля антиквариатом вот-вот подойдет к концу. Нет уже ни спроса, ни предложения. Мебель, фарфоровая посуда, стекло – все уже в той или иной степени побито. А металлические вещи переплавлены. Я много лет не видел латунных подсвечников.