— Я не разрушу ваш триумвират? — улыбнулась цесаревна. Зубы ровно жемчуга. К мужику без стука вошла. Видать, норовиста была. Повадка чисто царская.
Смотрю, Митьки след простыл, успел в окно сигануть, вот отчего мы триумвирами стали.
— Коль не Клеопатра — не разрушишь, — ответил я.
— Кто из вас Антоний? — смеясь спросила она сызнова.
На Лешку будто столбняк напал. Брови широкие на лоб взлетели, вот-вот к затылку побегут. Ну, думаю, уж коли помрешь, так хоть брови останутся, да такие, каких ни у кого отродясь я не видывал. И цесаревна тоже вперилась в Лешку — то ли брови узрела, то ли еще что.
— Как тебя зовут, камочка? — прикинулся я, что не ведаю, кто предо мной.
— Елизавета Петровна. Судя по твоему языку, ты и есть Асафий?
— Чем заслужили такую честь? — Я поклонился цесаревне в пояс.
— Как твоя спина? — спросила цесаревна.
— Здорова, слава Богу, ваше высочество.
— Могу прислать своего лекаря.
— Благодарствую, ваше высочество, боле не надобно.
Цесаревна села на табуретку. Оглядела мою каморку, платье расправила и спросила:
— Как зовут твоих друзей?
— Певчие Тимофей и Алексей.
— А не отпробуете ли, ваше высочество, нежинских огиркив, пирогов домашних и горилки з перцим? — Лешка выпал из столбняка.
— Так мне больше нравится. — Цесаревна сызнова жемчуга показала, устами алыми оправленные.
Лешка налил ей чарку, и она сказала:
— Выпьем за русского солдата, за надёжу державы нашей, коему во все времена было тяжеле всех, о них наша забота и твоя, Асафий, тоже. Тулупы — доброе дело для них. — Она мигом погасила чарку, умостила на жемчуга огурчик и — хруст-хруст — сгрызла его, аки кошка мышку. После встала и молвила: — Тимофей, за фасадом моя лошадь, приведи ее в Летний сад. А ты, Алексей, помоги мне…
Алешка прыгнул в окно, а цесаревна указала мне на сундук и приложила палец к губам. После поднялась на подоконник и упала в руки Алешке, сверкая жемчугом зубастым.
На сундуке узрел я бархатный кошель. Тесьму развязал и высыпал на руку золотые рубли. Пересчитал — ровно пятьдесят. За что ж цесаревна мне такое отвалила? Не по Сеньке шапка. За каждую плеть — по золотому рублю. Своей спиной заработал. Не проста была цесаревна, хоть с виду открыта душой. И в окно, видать, тоже неспроста выпрыгнула к Алешке. Чай, не девчонка.
Услышал я, как в сенях чьи-то каблуки застучали, и схоронил кошель в заглавке постели. Дверь отвалилась, и на порог ступил сам Петька Куцый. Ну, мать честна, думаю, слухач родной проведать пришел.
— Здорово! — сказал Куцый. — Здесь живешь?
— Тут.
— Гостей, гляжу, принимал?
— Их. Выпьешь горилки?