У нас скоро родился сын, а через три года дочь. И я перестал вспоминать о том, что хотел иметь собаку… Но фокстерьер, вторгшийся в мою жизнь, напомнил мне об этом. И я обрадовался ему, как радуются вновь обретенному другу детства.
Дочь назвала его Чарли. Сын настаивал на другом имени. Но дочь расплакалась, и я сказал:
— Уступи, ведь ты мужчина.
Сын уступил. Бывшего хозяина фокстерьера в детстве, наверное, тоже учили уступать девочкам, и ничего хорошего из этого не получилось. Первую неделю Чарли скулил по ночам, и мы с женой уходили на работу невыспавшиеся и нервные. А когда возвращались, квартира имела такой вид, словно в ней побывали грабители. Фокстерьер оказался отчаянным трудягой и выдумщиком. Особый прилив рвения в нем вызывала обувь: одну свою комнатную туфлю я много месяцев спустя обнаружил в моторе холодильника. Сын, не отличавшийся в школе примерным поведением, утверждал, что Чарли съел его дневник. И я вынужден был поверить, так как лично наблюдал фокстерьера, дожевывавшего титульный лист флоберовской «Мадам Бовари».
В конце концов обувь из-под вешалки переехала на шкаф, и все остальное, что было Чарли по зубам, жена подняла выше. И теперь наша квартира приняла такой вид, как будто мы с минуты на минуту ожидаем наводнения.
Прошел первый пыл, и дети стали изобретать самые правдоподобные отговорки, чтобы не идти с Чарли гулять. Это делали мы с женой: она выгуливала фокстерьера утром, а я по вечерам, после работы.
За два квартала от нас был пустырь, на котором собирались собаки со всего микрорайона. Чарли общался с ними, а я степенно беседовал с их хозяевами. Все они были люди зрелые, и, если в нашей компании вдруг оказывался мальчишка, мы воспринимали это как отклонение от нормы.
В сиреневых сумерках собаки боролись, играли в догонялки; слышались притворное рычание и звонкий — не от злости, а от избытка веселой энергии — лай. А потом выкатывалась луна, и собаки становились серебряными. Под сизым небом серебряные собаки переплетались в клубки, разбегались в танце. И казалось, что башни домов, угрожающе посверкивающие электрическими глазами, приостановили свое наступление на пустырь, зачарованные этим идиллическим действием.
Я не сердился на детей, уклонявшихся от прогулок с Чарли. Я жалел их. Они с младенчества привыкли к африканским гиппопотамам и арктическим белым медведям, доставляемым телевизором на дом.
И все же Чарли удалось поразить воображение моих детей. Было жаркое лето; он оставался дома один и — с табуретки на стул — взобрался на подоконник распахнутого окна кухни. А внизу у подъезда сидел на скамейке наш сосед Витя.