А вскоре после занятий с этой книгой я как-то ждал автобуса. И некто с очень приятной улыбкой стоял позади меня; его худая грудь была прикрыта вылинявшей майкой, и на майке было напечатано одно слово — название одной революционной страны. Автобус запаздывал, минуты шли, и в конце концов я улыбнулся в ответ на улыбку стоявшего позади меня и спросил у него: «Вы были в этой стране, которая у вас на майке?» И носитель сказал: «Да — а вы там тоже были?» — и лицо его при этом потеплело. Потом подъехал автобус, и неизвестный вошел, но это был не мой автобус. Примерно через полгода я был на вечеринке в благополучном районе города и много выпил. Ночь была темная. Улицы — мокрые. Я быстро шел мимо каких-то синих деревьев и вдруг увидел освещенное место; человек с ореховым лицом и седыми волосами, в темном костюме ловил такси. Он тоже был на вечеринке, но мы не разговаривали. Он спросил, не в одну ли нам сторону, оказалось — в одну. Он говорил с музыкальным акцентом. Мы сели в такси. Руки у него странно дрожали, а в тембре голоса было что-то от густого темного сиропа. Изъяснялся он краткими ироничными фразами, и немного погодя я смущенно спросил: «Не могу понять, что у вас за акцент, — вы откуда?» Он посмотрел на меня хмуро и с подчеркнутой иронией объяснил, что прибыл из революционной страны, чье название я видел тогда на майке. Он служил там по дипломатической части. «А в вашу страну трудно попасть?» — спросил я. Он любезно ответил, что очутиться там можно через несколько часов.
Сколько-то месяцев спустя я отправился в эту революционную страну. То, что я слышал о ней, оказалось выдумками. Солдат и вправду было много, но мне они казались похожими на пастухов с ренессансных картин. Их зеленые мундиры напоминали пижамы. Я весьма приободрился. Я беседовал с чиновниками, приходившими на службу с рассветом, — все были усталые, но очень вежливые, покладистые, с чувством юмора — некоторые были даже душевными, некоторые грустными. Однажды я остановился на площади и написал в записной книжке романтическую фразу: «Эти застенчивые улыбки для меня — как сад». Жил я в дорогом, роскошном отеле, и мороженое там действовало на меня, как наркотик, — восхитительное, легкое, ароматное. Я не мог оторваться от этого поразительного мороженого. Журналист, с которым я познакомился в гостинице, объяснил мне, что восторгаться революцией из-за мороженого — наивно, потому что это именно изъян в революции: ресурсы отвлекаются на изготовление мороженого, тогда как некоторым людям все еще не хватает еды. Замечание по существу, но он упустил одно: мороженое было сказочное.