— Совести у вас нет! Добра не понимаете. Я этого барана для вас с таким трудом отвоевал! Лучше бы я его дояркам отдал или табачной бригаде…
— Сандыбай по незнанию говорит. Когда наш учетчик этого барана у доярок отнимал, они успели одну ногу оторвать. Верно, Кебек? — ухмыльнулся Шамат.
Сандыбай невольно рассмеялся. Прыснула и повариха, но спохватилась, сделала вид, что убирает посуду.
Кебек покраснел, сказал дрожащим от обиды голосом:
— Неужели я даже тощей бараньей ноги не заслужил? Чай, сахар вам достаю, чтобы вы вовремя поели, трудодни пишу…
— Эй, ты понимаешь, что говоришь? Пусть ты одну ногу заслужил, бригадир вторую, председатель больше всех заслужил — грудину ему, и бухгалтера нельзя забывать — передние ножки ему, а нам, значит, шея остается? А барашка-то ты на нас запишешь: мол, кто шею ест, у того и своя шея толстая — все выдержит! Ради этого, выходит, мы здесь в ледяной воде день и ночь таскаемся? — Сандыбай задохнулся от гнева. — Отвези своего барашка обратно, раздели между теми, кто заслужил, а нам привези шею, которую мы заслужили!
После этого случая Кебека сняли с должности учетчика. Он опять сел на телегу. С утра до вечера возил колхозное сено. Не забывал и себя. Во время жатвы умел прихватить и зерна. Жил неплохо. А перед очередным отчетным собранием собирал группу дружков, и они наперебой начинали выступать на собрании, говорили, как надо было поступить в том или ином случае, критиковали правление. Новое правление колхоза, чтобы не портить отношений с крикунами, вновь назначало их учетчиками, бригадирами, звеньевыми — в общем, как говорили колхозники, «аткаминерами», то есть «сидящими на коне». Через год-два горе-активистов опять снимали с работы за старые грешки, и они вновь становились рядовыми колхозниками. И так повторялось все время.
…От невеселых воспоминаний сжалось сердце, что-то сдавило грудь. Кебек вцепился исхудалыми пальцами в подушку, стиснул зубы. Бюльдуркен и дети спокойно спали. А он даже был не в силах позвать их на помощь. Казалось, что на шею вдруг повесили тяжелый мельничный жернов и он давит, не давая ни шелохнуться, ни вздохнуть.
Но вот на его лбу выступили капельки пота, боль стала отступать. Сведенные судорогой руки не повиновались Кебеку, но он уже мог пошевелить своими, похожими на узловатые палки, ногами. Кебек полежал еще, пока сердце не начало биться нормально и приутихла боль в руках, а потом с трудом стал растирать свою костлявую грудь, ноги. Затем кое-как, на четвереньках добрался до чайника и с наслаждением напился холодного чая. Отдохнув, забрался обратно в постель.